Вблизи от скотного двора стояли огромные, длинные скирды соломы, в которых мы проделывали норы, устраивали там гнезда, наслаждались сумраком, теплом, которое держалось там даже в холодные дни.
Игорь подрастал. Он имел свой круг общения, в основном в семействе Прокудиных, где были дети, подходящие его возрасту. Однажды зимой, в мороз – мать в это время была в Ижевске, я уходил в школу, – чтобы он не ушел из дома, я спрятал его одежду, обувь, но он все-таки убежал к тем же Прокудиным босиком, по снегу, в одной рубашонке. Конечно, ему было тоскливо сидеть в одиночестве в холодной избе, хотя и на печи. Как ни странно, после этого случая он не заболел. Летом я брал его с собой в лес или на пруд. Мы заходили и к матери. В своей конторке чаще всего она была одна. Ей хотелось что-нибудь нам показать, чем-то развлечь, но ничего интересного не было.
Дрова, которыми я обеспечивал избу, не устраивали хозяйку, так как для нормальной топки нужны были полновесные поленья. Я же притаскивал в основном тонкие жерди, которые быстро прогорали, давая мало тепла. Тогда хозяйка одолжила на деревне двуколку, почти такую, в какие запрягают лошадь – с большими колесами и длинными оглоблями, скрепленными в конце их перекладиной, – покрашенную в черный цвет. На телеге я стал возить толстые бревна, часто такие, что трудно было их поднять и уложить. Я накладывал столько, сколько могло удержаться, не скатываясь через высокие борта тележки.
Вот я вывожу свою телегу из лабаза, выезжаю за околицу. Дорога сразу заходит в рожь. Она не колышется и не шумит, и, однако, над полем стоит тихий, чуть слышный звон. Я скрываюсь во ржи с головой. Солнце печет голову, лето, чудесные дни…
Добравшись до порубки, съезжаю с дороги. В лесу зной, кажется, сильнее. Выбираю такое место, где можно поближе подтаскивать пригодные бревна. На этот раз решаю взять бревно, которое уже давно держал на примете, длинное, толстое, тяжелое. Ставлю телегу так, чтобы оно оказалось между оглоблями, тяжелым концом ближе к кузову телеги. Начинаю подымать – тяжело! Все же держу, не опускаю, тащу. Дотягиваю, кладу конец бревна на край кузова, отдыхаю. Медленно, но все-таки укладываю его, и опять отдыхаю, спешить нет нужды.
Но вот телега загружена.
Ехать с таким грузом по травянистой поверхности, а потом по дороге на подъем непросто. Только когда дорога начинает идти с небольшим уклоном, становится легче.
Загрузив телегу, не спешу тотчас же трогаться в обратный путь, долго валяюсь на траве, сливаясь с природой и глядя в небо. Могучие ели надо мной с величавым спокойствием шевелят косматыми лапами. Тихий шум наполняет лес, иногда делаясь слышнее, часто замирая совсем. На многие версты вокруг ни души. Суровые эти исполины хранят покой заповедного края. Солнце и небо, на котором ни пятнышка, ни облачка, ни какой-нибудь даже птицы, простираются над ним. Тогда возникало чувство, о котором нельзя рассказать, поднимавшее над бедностью жизни…
Однажды, когда со мной был Игорь и я уже полностью загрузил телегу, неожиданно на косогоре, вблизи небольших елочек, обнаружилась целая россыпь замечательных рыжиков. Взять их было не во что. Оставить до следующего дня нельзя: за короткое время их уничтожат черви. До заката оставались какие-то минуты, светлое время быстро сокращалось. С трудом я выехал на дорогу, кое-как преодолел подъем. Деревня и наша изба были на расстоянии полутора километров, но солнце уже подошло к самому горизонту. Я решил оставить Игоря с телегой, мигом слетать за корзинкой, набрать рыжиков, пока еще было светло, и тогда ехать домой. Но когда изложил этот план Игорю, он заверещал: «Боюсь…». Тогда я предложил: «Ладно, с телегой останусь я, а ты слетай за корзинкой». Но и это оказалось невозможно. Он опять боялся бежать до деревни один, хотя оставался бы все время на виду у меня. Конечно, ему было пять или шесть лет. Пришлось отказаться от этой затеи. Когда на другой день я прибежал пораньше с корзинкой, было уже поздно: все до единого рыжики пали жертвой червей.
