Хроники Нордланда. Цветы зла - страница 49

– Я помню. – Гарет, бледный, надолго приложился прямо к бутылке, вытер рот. – Я помню эти сны. Я тогда проснулся, и что со мной было, это никому, кроме нас с тобой, не понять! Я тогда в Дании был… Выполз на крышу, упал на колени, и плакал и молился, криком кричал, требовал у Бога, чтобы он тебе помог… Надо же. Помог.

– Помог. – Кивнул Гэбриэл и тоже отхлебнул вина. – Не знаю, кто, но помог. В Приюте стало легче. Меня больше не продавали садистам, вообще почти никому не продавали. Я стал дорого стоить, у меня четыре своих гостя осталось… Меня почти больше не били. – Он рассказал про Приют, про порядки там, про Гефеста, про вскрытия, Девичник. Гарет слушал и то и дело прикладывался к бутылке – ему было так тяжко, так жутко, так невыносимо больно слушать Гэбриэла, что он едва сдерживал себя. У него не укладывалось в голове, что всё это – правда, что всё это происходило, когда он жил, обижался на отца из-за пустяков: коня не подарил, меч не тот; терял аппетит из-за дамы старше себя, да ещё замужней, прочие мелочи… А в это самое время… Да что там, это и сейчас всё происходит! Вот сейчас, в эту самую минуту происходит!!!

– Мне нравилось, представляешь? – Продолжал Гэбриэл. – Я ведь не знал больше ничего, только это всё. Мне казалось, что по-другому и не бывает, а значит, я хорошо устроился в жизни, добился многого. Думал о том, чтобы в страже очутиться и больше никогда никому не угождать. Ну, это мне казалось вообще чем-то запредельным! Но тут появилась Алиса, и я…

– Алиса?! – Содрогнулся Гарет. – Твоя невеста?! Она – там?!!

– Да. – Смутился Гэбриэл. – Понимаешь, Хэ хочет наследника, мне Доктор рассказал. Ну, типа, он жениться на ровне не может, она его разоблачит, её родные могут вмешаться, как-то так. Вот он и отобрал четырёх девчонок на фермах, их воспитали, как принцесс, всему обучили, языкам там, манерам, музыке, всякое такое. Он их того… решил поиметь и ждать, которая понесёт – тогда бы он на ней женился, а при родах избавился.

– Но зачем четырёх?!

– Он ведь содомит… Он женщинами брезгует. Ему непременно нужно было, чтобы девственница, и чтобы мучилась и боялась, чтобы в ужасе была – по-другому он не возбуждается. Он специально настаивал, чтобы она вообще росла в полном, как его, неведении, да?.. Чтобы даже не знала, чем мужик от девушки отличается. Чтобы чистая и невинная была, как цыплёнок.

– И Алиса…

– Да, она – первая из них. Её привезли… Я её увидел, и всё. Не знаю, как сказать, чтобы всё, что я тогда почувствовал, объяснить. Она такая была… Её тоже опоили, как нас всех, она такая была… чистая. Маленькая, нежная, и вся светилась… Я стоял, смотрел на неё, и мне было… стыдно. Стыдно от того, что я смотрю на неё, когда она ничего не знает о нас, о том, что с нею сейчас сделают, не подозревает, что мы на неё пялимся. Стыдно от того, что я такой. Не знаю, как понятнее сказать?

– Я понимаю. – Тихо сказал Гарет. Он представил себе Алису – маленькую, трогательную, такую хрупкую. У него не укладывалось в голове, что она – она! – была там, с её невинным лицом, прекрасными глазами… – Но её же не…

– Если бы! – Горько взглянул на него Гэбриэл. – Он изнасиловал её, а я держал. Она настолько невинная была, что даже не поняла, что с нею сделали, в панике была – думала, мы сумасшедшие, и так решили её убить. А я с этого дня словно свихнулся. Она у меня постоянно была перед глазами, я только о ней мог думать. И становился… Другим. Всё возвращалось, я становился таким же, как был… Гордость вернулась, боль, стыд вернулся; я стал понимать, что делаю, во что превращаюсь, кто такой Хэ, и кем становлюсь я… Я ночью к ней приходил, смотрел на неё, как она спит, волосы украл… Нет, – перехватил он его взгляд на волосяной шнурочек на своём запястье, – это она сама мне сделала, а украл я маленький локон, короче… Прятал его, и когда мог, рассматривал, гладил. А потом и Хэ, и Клизма уехали, и я днём к ней пришёл. С вином и пирожными, за золотой купил у Марты, поварихи. Стеснялся, – он усмехнулся нежно, – жуть. Она ведь такая… ты не представляешь, как она отличалась от всего, что там было! Какая была нежная, какая… особенная! У неё и голос, и речь были совсем другими, такими чудесными! Как она ухитрилась меня, такого, как я был, не возненавидеть, не смеяться надо мной, а полюбить! Я до сих пор порой думаю, что может, она вовсе меня не любит, просто она такая добрая, и благородная, и такая… Ну, благодарная! Но я-то, Гарет, я её люблю, люблю так, что аж больно порой, но я ради этой боли на всё готов – даже больно, лишь бы с нею! Когда она со мной, всё сияет, когда её нет – всё меркнет. Она моё солнышко, без неё мне даже днём темно.