– Рюмки пыльные, «черепа» в пять с работы придут, увидят – чистые, сразу поймут, что пили, – объяснил он.
Раздолбай был единственным в компании, кого не ждали дома, и его не сдерживал страх недостаточно заесть запах и быть пойманным. Он резво ушел в отрыв и очень скоро лежал в ванной на приготовленной к стирке куче белья, цитируя дневник блокадницы Тани Савичевой, запавший в память на давнем уроке истории.
– Лека умер… Дядя Вася умер… Дядя Леша умер… Мама…
Говорить «мама умерла» Раздолбай из суеверного страха не стал и переиначил дневник по-своему.
– Мама осталась жива! – крикнул он, попытавшись встать, но тут же повалился обратно, увлекая за собой таз с замоченными лифчиками.
– Пятый час, уводите его скорее! – суетился Маряга.
– Куда вести? Он идти не может!
– Хоть на лестницу!
На лестнице овеянный сквозняком Раздолбай осознал свою беспомощность и жалобно попросил:
– Чуваки… Вы только не бросайте меня.
В то время антиалкогольная кампания пошла на убыль и в отделение милиции уже не забирали за один только запах перегара, но Раздолбай был пьян настолько, что не стоял на ногах и ничего перед собой не видел. Двое приятелей нацепили на рукава красные повязки дежурных по столовой и, прикинувшись дружинниками, потащили его, безнадежно поникшего, окольными путями к дому.
– Вы меня не туда ведете, идиоты! – отчаянно кричал Раздолбай, не узнавая дороги и чувствуя, что полностью находится в чужой власти. – Вы все пьяные, я один трезвый! Вы меня сейчас заведете на окраину Москвы, нам там всем дадут пизды! Там лохи с кольями… Зачем вы нас к ним ведете? Ну хорошо… – заговорил он мстительным тоном восставшего, поняв, что его никто не слушает, – сейчас я словлю тачку! И посмотрим, кто быстрее у меня дома будет. Вот тачка!
Раздолбай ринулся навстречу медленно ехавшим «Жигулям», но приятели вовремя удержали его и спрятали в темной арке. «Жигули» были желтыми с синей полосой на дверях и мигалкой на крыше[1].
Стремительный бросок в арку стоил Раздолбаю потерянного в луже ботинка. Он ступил разутой ногой в снежную кашу, расплакался и от жалости к себе заговорил с уменьшительными суффиксами.
– Холодно… Наденьте мне ботиночек, я не могу пешком по снегу ходить… Я хочу в свой домик! Мой домик теплый! Где мой домик?
– Вот мост уже, – сказал «дружинник», тащивший Раздолбая под правую руку. – Сейчас до него дойдем, а там домик твой.
– Мост?! – гневно крикнул заведомо несогласный Раздолбай, простирая руку в пространство, в котором не видел ничего, кроме крутящегося хаоса. – Ха-ха! Если это – мост, то я – мудак!
С этими словами он указал именно на мост, тянувшийся впереди над путями железной дороги, и родил этим любимый афоризм их компании. С тех пор, когда кто-нибудь не понимал очевидных вещей, ему говорили: «Если это мост, то ты знаешь кто?»
Наутро Раздолбай пережил убийственное похмелье, но первая пьянка оставила у него самые приятные впечатления. Ему понравилось цитировать дневник Тани Савичевой, падать в ванну, не видеть моста, ничего этого не помнить и вспоминать потом с друзьями, как это было, смеясь и держась рукой за болевшую от спирта печень. Первый раз за долгое время он был счастлив. В скучной жизни, сплошь и насквозь состоявшей из постылой школьной рутины, появилось что-то новое. Пьянка озарила серые будни, и воспоминания о ней на несколько дней вытеснили грустные размышления о собственной никчемности, предстоящих выпускных экзаменах и необходимости решать, что делать после школы.
