Хроники Ветрополиса - страница 40

– Со своими демонами можно бороться, а можно и смириться.

Тварь снова улыбнулась.

– Да, скажи это, скажи, прими меня настоящей.

– Жестокая тварь, – торжественно начал я, подняв руку, – как твой изначальный создатель, волею своей души, и волею своей силы…

– Да-да-да, продолжай!

– Я развоплощаю тебя, требую вернуть мою личную силу. Я заявляю права на свой разлом души, я его начинаю заращивать, отрекаясь от лишних чувств и эмоций.

Тварь издала громкий рык, но было уже слишком поздно. Полу разумное ужасное существо дёрнулось в мою сторону, но тут же отлетело, стоило мне поднять аурный щит.

– Наши демоны имеют над нами власть ровно до тех пор, пока мы их не замечаем. С ними надо бороться. Я больше не позволю своим слабостям брать надо мной верх.

Нелепое подобие той, по кому воспылало моё сердце в этом мире, стало рассыпаться, обращаясь в прах. Вот так. Выйдя на свет, моя лярва стала уязвимой. Это не то же самое, что тянуть соки из разлома, пока никто не догадывается. Когда зло попадает в прицел ума, оно сразу становится слабее.

Я втянул в себя силы, что ранее были отобраны. И направился к Лизе. Тварь исчезла. Меня ждало погружение в мир умирающего существа, которое надо было вернуть. В который раз.

Внутри неё было необычно. Такого я раньше не видел. Всё походило на очень странную выставку с единственным экспонатом. Большой зал с чёрными стенами, едва ли освещённый прожектором, стоя́щим на сцене, не походил на обычные внутренние миры других существ. На сцене была она. Зависшая в воздухе с растрёпанными светлыми волосами, и с краской вместо одежды. Обсыпанная какими-то блёстками Лиза медленно вращалась над полом. Глаза её были закрыты. На стене сцены было что-то красивое. Целый космос на огромном панно. На него падал разнообразный свет, эти прожекторы светили красным, зелёным, жёлтым, попеременно меняя угол и форму освещения. На панно тоже были блёстки, и вся картина космоса переливалась мириадами крохотных огоньков. Играла неспешная музыка, во мраке мелькали тени. Я ясно слышал чьи-то голоса, что усиливались по мере того, как я приближался к Лизе. Поднявшись к ней, я развернулся. Перед нами был уже целый зал. Огромное помещение наполняли разные люди с размытыми лицами. Зрители держали в руках театральные бинокли, кто-то ел, кто-то без остановки что-то говорил другим. Всех объединяло одно – нагота. И правда. Какими может видеть людей такой человек, как Лиза. С такими глазами можно узнать намного больше, чем с моими. И дело тут далеко не в необычности радужки. Это искра искателя. Тем страньше был тот эпизод из мира Мидгари, когда нас предали. Марлина должна была узнать о намерениях копии Маргарет, что называется, «на подлёте». Но нет, не разглядела. Видно, была увлечена чем-то более для себя важным, за что и поплатилась. Вследствие чего потерял и я. Не удивлюсь, если она проморгала самое страшное, глядя на меня. О любовь, как ты глупа и слепа.

Закончив мысль, я подошёл к Лизе. Её тело наблюдателя легло на мои руки.

– Как там классик сказал? Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры, навстречу северной Авроры, звездою севера явись…

Обычно у наблюдателя глаза всегда открыты. Но это не совсем наш случай. Лизочка умирала, унося с собою свою смертную душу. Почему с собою? Помимо души всегда есть что-то ещё. А внутренний наблюдатель как раз остаётся. Он погибает с телом. Говорят, некоторые мудрецы востока настолько преисполняются в своей осознанности, что их внутренний наблюдатель остаётся зрячим даже во время сна. Интересно было бы пронаблюдать за таким.