Хроники Януса - страница 70

… Когда он вернулся в Рим, я снова увидел её. Фабия изменилась так, что я едва её узнал. Она стала на пол-головы выше меня. Голос её стал ниже, а на груди появились бугорки. Глаза её были чуть подведены и казались ещё выразительней чем прежде, а в ушах были тонкой работы золотые серьги. Именно тогда на её тонких губах появилась та улыбка, которая не спадает до сих пор. Язык у неё и раньше был хорошо подвешен, а теперь стал острым как бритва. Она часто подтрунивала надо мной, причём довольно едко и, думаю, нарочно в присутствии моих друзей. Помню, меня это злило. Как-то раз она вовлекла меня в спор о предках. Со мной стоял мой закадычный приятель Геллий. У меня были неплохие отметки в школе, но, тем не менее, она превосходила меня в истории и географии. Она заявила, что в её жилах течёт истинно латинская кровь без всякой «вольской, самнитской и прочей собачьей примеси». Я заметил, как Геллий, у которого отец был самнит, покраснел и нахмурился. Фабия сильно кичилась своими латинскими корнями и знала свою подноготную до шестого колена. Она гордилась белым цветом кожи и светлыми волосами. Когда я сбился на деяниях моего деда, она стала смеяться надо мной; а когда Геллий возразил, что люди менее знатные делали для отечества больше чем многие родовитые, она передразнила его самнитский акцент. Я пришёл в ярость от её насмешек, и едва не бросился на неё с кулаками. Но тут случилось неожиданное. Она вдруг переменилась в лице. Тонкая язвительная улыбка исчезла с её губ, а в глазах появилось сожаление. «Я редкая дрянь, Луций, я знаю это» тихо произнесла она. После этого подошла совсем близко, наклонила шею и поцеловала меня в щёку. Затем, видя моё смущение и даже испуг, ушла прочь.

Здесь я позволю себе немного отвлечься от своих детских воспоминаний, ибо то, чем хвасталась Фабия совсем не редкость а, скорее, правило для нас. Я убеждён, что мы – самая высокомерная нация в мире, а римские патриции – верхушка этого высокомерия. Наше чувство превосходства не имеет границ; это не просто сидит у нас в крови, это написано на наших лицах: где бы ты ни был, ты везде распознаешь чванливого соотечественника по глазам, губам и поднятому подбородку, даже не слыша его речи. При этом не имеет значения, что другие народы старше и мудрее нас. Те же, чьи корни подобно Фабиям, идут из Лация от начала Рима, такие считают себя избранниками богов и сливками нации. Они чрезвычайно горды за своё происхождение, которое они всячески выпячивают, начиная с архаичного произношения. Они могут время напролёт хвалиться своей родословной, и по два раза в день протирать пыль с бюстов предков, но им никогда не придёт в голову задаться вопросом по праву ли являются теми, за кого себя выдают.

Продолжу о Фабии. Тем временем, круг её общения расширился. Я узнал что среди её знакомых появилась некая Цецилия Спурина – девица, которая была старше её на два года, но в свои пятнадцать выглядела на все двадцать. Про неё ходили разные слухи, о которых не принято говорить, разве только на ухо друг другу. Случилось так, что она затащила Фабию в Субуру, одно из самых злачных мест в Риме, кишащее всяким сбродом. Там она нашла в одном из борделей смотрителя, с которым до этого договорилась за пару сестерциев позволить наблюдать из укромного места все сцену между девицей и клиентом. Но вышло так, что когда они возвращались назад, то натолкнулись на патруль. Офицер хорошо знал её отца, человека уважаемого в Риме. Он задержал их и сразу послал человека к её отцу. Если отец Цецилии был разбогатевший простолюдин, то отец Фабии был человек из знати с безупречной репутацией. Он был в гневе от известия где нашли его дочь. И он позже наказал её так, что та запомнила на всю жизнь… Офицер поклялся ничего не говорить. А смотрителя борделя прежде грозились заключить в тюрьму за нарушение статьи Туллиева закона «О нравах», но ограничились тем, что заставили заплатить штраф, приказав строго-настрого молчать. Обо всём это я узнал гораздо позже…