Грудь сдавливает. Напоминаю себе, что нужно контролировать дыхание. У меня не случалось приступов ни в балетном классе, ни на пилатесе – вообще нигде уже целый год. Я в порядке.
Замедляю дыхание. Я полностью контролирую свое тело. Опускаюсь с носочков, стираю со лба пот, восстанавливаю дыхание, обхватив голову руками. Может, если потянусь, то смогу расслабиться еще сильнее? Если сосредоточусь на том, как тянутся мышцы, то смогу собраться? Закидываю ногу на станок и тянусь, ожидая, что вот-вот меня накроет покой, как всегда после упражнений. Мышцы дрожат, в ногах покалывает, руки трясутся. Ногти фиолетовые. Свет мигает все реже. На миг я оказываюсь в печальной тьме, а потом ее вновь сменяет свет.
Может, я недостаточно хороша для феи Драже. Может, я не подхожу на роль. Может, я разочарую мистера К. И Алека. Может, все правы. И мама тоже. Мне вообще не стоит танцевать.
– Заткнись, – выговариваю я зеркалу. – Успокойся! Ты же получила роль!
Пытаюсь не думать о плохом, но сердце не унимается. Такого не случалось уже целый год. Тело обычно не подводит меня.
Сажусь на пол и соединяю вместе стопы – теперь мои ноги похожи на крылья бабочки. Опираюсь на колени. Дышу как на йоге – медленно и глубоко.
Ничто не отберет у меня победу. Ничто.
Никто не говорил со мной после объявления ролей, даже Элеанор, которая посапывает на соседней кровати, довольная тем, что стала дублершей. Она-то может спать по ночам. А я уже все испробовала: считала овец, воображала себя качающейся на океанских волнах, представляла, как мое тело наполняется песком и тяжелеет. Но ничего не помогает. В голове на бесконечном повторе одна мысль: я – не фея Драже. Я – не фея Драже. Думаю, в телефоне уже полно сообщений от Алека, где он справляется о моем самочувствии, ведь я сбежала и спряталась в своей комнате. Но ничто не может изгнать эти мысли из моей головы. Поэтому я не сразу понимаю, что в дверь стучат. И это в час ночи, когда в общежитии должна царить тишина, нарушаемая лишь шепотком тайных свиданий.
– Бетт? – Голос Элеанор сонный и мягкий, и мысли мои наконец очищаются.
Стук повторяется. Меня зовет комендант.
– Боже, да что там? – Я выползаю из постели.
Элеанор едва шевелится, трет глаза и ворчит что-то насчет времени и шума. Я открываю дверь и вижу кислое лицо коменды: она трет костяшки пальцев так, словно отбила их, пока стучала. Выглядит недовольной. Я тоже.
– Твоя мать, – объявляет она.
– А послать ее никак? – спрашиваю я.
Элеанор почти проснулась и теперь переминается с ноги на ногу позади меня.
– Это не моя работа, – отвечает комендантша и уходит, захлопнув дверь собственной комнаты. От этого просыпаются те, кого раньше не разбудил стук в дверь. Некоторые выглядывают из своих спален. Те, что похрабрее, спустились на лифте сразу после меня и подошли к родительскому залу на первом этаже, хотя Элеанор пыталась выпроводить их, а Лиз пригрозила им расправой. Это бесполезно: моя мать вечно устраивает шоу, и все об этом знают. К тому же эти девчонки лет десять ждали моего падения. И теперь ни за что его не пропустят.
Мама стоит у лифта – видимо, собиралась подняться без разрешения. Стальной взгляд, худая, губы сжаты в настолько прямую линию, что ей можно пользоваться как линейкой. В этом вся моя мать.
От нее пахнет красным вином и сырым стейком, а еще – злобой.
– Бетт. – Она сжимает губы, подкрашенные розовой помадой от «Шанель». Буквы «Т» спотыкаются.
