Ничего подобного в Питере не нашлось. Ближайшим аналогом были музыкальные тусовки. Сам я всегда ленился возиться с инструментами, то есть искал нечто иное. Но всё же это лучше безбашенных уличных психов. На одном концерте в «Манеже» я познакомился с Юркой Елифтерьевым и своей будущей первой женой Ксюшей. У неё тоже была пара маленьких книжек маленьких стихов. И у Юрки имелись печатные тексты. Обменявшись этими знаками сходного сумасшествия, мы стали искать братьев по сдвинутому разуму вместе.
Назвать это «детективом» было бы слишком. Но в целом, копать пришлось глубоко. Пока грубая отечественная рок-поэзия осваивала самые современные носители звука, её больная изнеженная сестрица, поэзия бумажная, сидела в глухом конспиративном подполье. Попасть на поэтическое мероприятие можно было только по звонку «своего человека».
Нашим проводником в этот мир литературных улиток стал Слава Хованов, чья фамилия хорошо отражала суть феномена: питерские поэты конкретно ховались. Это стало ясно после первого же посещения «Бродячей собаки». Не знаю, какая собака бродила в том грязном подвале, но запах там стоял соответствующий. Тем не менее, в особый вечерний час, по предварительному секретному созвону, в собачьем подполье собирались поэты из ЛИТО Нонны Слепаковой.
Я сильно сглупил, когда в первую же встречу подарил мадам Слепаковой свою книжку. Ту, что издана в зажравшейся Америке. Знатную поэтессу скорчило точно так же, как когда-то Евтушенко. Но в этот раз реакция пошла дальше.
Первое моё испытание на поэтпригодность состоялось у неё дома за чаем. Мадам пригласила меня для личной проверки без свидетелей. И сразу спросила, серьёзно ли я отношусь к поэзии.
Если бы вопрос был задан на неделю раньше, я бы призадумался. Но за неделю меня уже дважды спрашивали, серьёзно ли я отношусь. В обоих случаях – и в ресторане, где я работал, и в институте, где делал диссер – я сразу отвечал, что да, очень серьёзно. А на третий раз меня просто не хватило. Я честно признал, что не могу относиться к поэзии серьёзно. Хотя, по-моему, это как раз нормально.
Тогда мадам указала за окно и спросила, на что похожа вентиляционная надстройка, торчащая из крыши дома напротив. Вытянутый такой кирпичный блок с рядом окошечек.
– Ну, на гусеницу… – ответил я.
– Нет, это похоже на вагончик! – возразила Слепакова. И добавила, что она всем поэтам устраивает такой тест. Настоящие поэты видят именно вагончик. Я не прошёл экзамен.
По дороге домой листаю блокнот. Тест с вагончиком, конечно, дурацкий. Но вот забавно: множество набросков в моём блокноте посвящены метро и электричкам. Казалось бы, вагончиков у меня должно быть – целый вагонный завод. Ан нет, в блокноте совсем другое.
«Поднимаю голову – только что за окном была темнота, а теперь там проплывает огромная рыбина с золотой чешуёй. Она плывёт всё медленнее, боком почти касаясь стекла, и наконец совсем останавливается: “Площадь Александра Невского”».
«На выходе из “Чёрной Речки” – жираф. Он висит на стене, сделанный из небольшого фонаря и проводов. Его никто не видит».
«На станции “Невский проспект” – кошки. Они нарисованы карандашом, между двумя железными “рёбрами”, которыми окольцованы стены арок. Увидав кошек, мы с Ксюшей тут же подрисовали свою. На следующий день, в понедельник, специально еду посмотреть, как там кошки. Справа от нашей добавилось ещё семь!»
