– У вас есть родные? – словно чему-то невозможному разочарованно удивилась девушка и нехотя разжала мое запястье. – Да, конечно… Если вы так желаете…
И больше я ее не видел.
Лиз появилась в палате за пару дней до моей выписки. Еще раньше пришел чек и случился телефонный разговор между нами.
Она была не одна. На руках у сестры сидел рыжий малыш.
– Это Джошуа, – сказала она, подсев к кровати.
Джошуа – так звали нашего отца.
– Разве ты еще не ходишь? Мне сказали, что ты почти здоров, – проявила она участие.
– Я немного устал.
– Что собираешься делать?
– Еще не решил.
– Отец сильно сдал. Пришлось нанять сиделку. Не хочешь его навестить?
– Не сейчас.
– Ты так занят? Не нагулялся за три года?
Я промолчал.
– Роберт, мы никогда не были с тобой особо близки. Но ты мой брат, и должен знать правду. Отец все переписал на малыша.
– Поздравляю, – выдавил я.
– Спасибо, – неловко улыбнулась она. – Ты ведь понимаешь, что сам во всем виноват? Хотя я считаю это несправедливым.
– У меня нет претензий.
– Напрасно! – удивилась Лиз. – Если ты надеешься, что тебе что-то перепадет от мамы, то глубоко ошибаешься. Ему как-то удалось объединить завещания. Он оставил тебя без единого цента.
– Ты предлагаешь судиться?
– Это бессмысленно, пока отец жив. Но если ты вернешься, если будешь вести себя благоразумно…
– Элизабет, дорогая, – прервал я ее, – ты ведь знаешь, что я не вернусь, и что ничего уже нельзя изменить.
– Ты неправ, – возразила она. – Я, конечно, не могу требовать от тебя, чтобы ты изменил свои привычки. Я всего лишь прошу – не губить себя окончательно. Ты не заслуживаешь такой жизни.
– А ты здорово изменилась, – сказал я, не желая продолжать неприятный для нас обоих разговор.
– Знаю. Растолстела как корова, – улыбнулась она благодарно.
– Нет. Похорошела. И глаза у тебя стали синие – как у мамы. А в детстве были серыми, как у отца.
– Это неправда. У меня всегда были серые глаза. И сейчас они серые. Я просто ношу теперь линзы. Но все равно – спасибо. Вот, это тебе, – сказала она, вложив мне в руку кредитку. – Здесь небольшая сумма. Если надо будет еще, просто позвони.
– Ты очень добра, – сжал я ее пальцы.
– А теперь поцелуй своего племянника, и мы пойдем, – заторопилась испуганно Лиз. – У меня вечером самолет.
Те десять штук, оказавшиеся на кредитке, я потратил быстро и с шиком, отправившись на Багамы. Это было совсем рядом от родного дома – всего-то девяносто километров до Форт-Лодердейл, если на пароме. И эта близость к дому, где, возможно, натужно дыша в кислородной маске, сидел на веранде мой отец и с ненавистью смотрел на морскую синеву на горизонте, заставляла меня с еще большим жаром предаваться беспечным утехам.
Вернувшись в Лос-Анджелес, я позвонил Лиз и попросил денег. Якобы для поддержки некоего предприятия в сфере общественного питания, которое открыл вместе с одним надежным другом. Она, не особо расспрашивая, выслала пять штук. Потом я еще позвонил через пару месяцев. И она снова послала мне деньги, но немного – всего две штуки. А последний раз я позвонил ей уже через год. Я тогда действительно был в отчаянном положении.
– Отец уже неделю как в реанимационном отделении, – заявила Лиз. – Я вышлю тебе деньги и закажу билет, если ты приедешь. Не заставляй меня врать перед всеми, оправдывая твое отсутствие на похоронах.
Я, конечно, поклялся, что немедленно вылечу – и в тот же день пришли деньги и уведомление о брони на авиабилет. Билет я не стал выкупать, а кредитку, сняв все до единого цента, порвал – и с тем навсегда прервались мои отношения с семьей.
