И берег Вычегды родной (сборник) - страница 13

Наступил март. Ветки, сбросив зимние одежды, расправились, подставляя набухающие почки нежному теплу солнечных лучей. Иголки на хвойниках зазеленели более ярко.

Подойдя к месту, где спал мой питомец под толстым слоем набухшего от влаги снега, я осторожно разгрёб сугроб, открывая деревцу весеннее солнце. Нежное и тёплое, оно коснулось его изуродованного ствола, и мне показалось, что моё деревце проснулось… Оно перезимовало на моём участке! Поприветствовал его, пожелал тепла и прекрасного роста.

Примерно через месяц на его веточках появились маленькие пушистые «ёжики».

С каждым днём деревце преображалось, покрываясь всё новыми щепотками зелёных иголочек.

В этом израненном чуде появились признаки молоденькой сосенки, коренного жителя северных лесов.

Сосенка приветливо улыбалась мне и миру, улыбался и я.

Вначале 70-х прошлого, двадцатого, века я волею судьбы попал в одну из медицинских клиник Ленинграда. Жёлтого цвета четырёхэтажное здание, выполненное в стиле русского зодчества, когда-то принадлежало Александро-Невской лавре. В Финскую войну[3] его приспособили под госпиталь, а в мирное время организовали спецлечебницу.

Территорию больницы разделяла надвое высокая железобетонная стена с колючей проволокой по периметру. На одной стороне, за высоким забором, располагались психиатрические отделения, вторая половина этого заведения, с более мягким режимом, соседствовала с Духовной семинарией. Границей между этими двумя совершенно разными по назначению учреждениями служили яблочно-вишнёвый сад и широкий, мощённый булыжником тротуар.

От Александро-Невской лавры семинарию и больницу отделяла высокая деревянная стена из горбыля. Куски оборванной ржавой «колючки» торчали из проросшего меж досок кустарника, на нём и висела покосившаяся изгородь. Среди зарослей угадывались будка сторожа и большая калитка на кованых петлях со смотровым глазком. Это кратчайший пешеходный путь от семинарии в Лавру.

Вот в таком пространстве, между прекрасной архитектурой, большим фруктовым садом (где на кривых ветках, густо покрытых листвой, висели зелёные яблоки, а на кустах вишни – бордовые «рубины» зрелых ягод) и ограждением с колючей проволокой, я провёл четыре месяца. Потянулись скучные больничные будни. Тяжело видеть страдания, потухающий оптимизм, слёзы и безысходность теряющих надежду на выздоровление окружающих тебя людей.

Страх умереть молодым был нередким гостем, он сеял смуту в сознании, указывая на неопределённость твоего будущего. Чтобы не поддаться панике, вспоминал отца, прошедшего войну и лагеря, а также героев-комсомольцев.

Разнообразие в мрачную повседневность вносили прогулки в саду, игра в волейбол, общение с учащимися семинарии и колокольный звон по выходным. Молодые и не очень люди в рясах были непривычным зрелищем для меня – советского юноши, комсомольца и атеиста. Это вызывало какое-то опасение, непонимание. Правда, когда стал общаться с ними, насторожённость прошла. А вот непонимание осталось.

Семинаристы хорошо играли, были тактичны и сдержанны. Физической подготовке некоторых из них мы могли только позавидовать. Запомнился один будущий батюшка, мы его между собой называли отец Николай. Небольшого роста, спортивно сложенный и симпатичный молодой человек, с аккуратной бородкой, в очках с оправой под золото, регулярно занимался физкультурой. Особенно впечатляло его упражнение, когда он брал в руки тяжёлые гантели и делал заднее сальто прыжком с места. У нас это вызывало восхищение, но мы даже не пытались повторить что-то подобное.