– Поищите-ка в энциклопедии слово «хлибожлер», – неожиданно для себя попросил Роднин. – Хочу выяснить, что оно означает.
– Хли?..
– Хлибожлер.
– Странное слово, – пробормотала Алтынникова.
– Вот и я говорю.
– Где вы его слышали?
– Не важно.
Крайне недовольный собой, Роднин отключился от приемной и придвинул к себе папку с входящими документами. Ничего важного в ней не оказалось, как и следовало ожидать. Случись что-нибудь экстраординарное, Роднина проинформировали бы об этом в любое время суток. И тогда ему не позволили бы торчать перед телевизором, любуясь прелестями Ксюши Онатопп.
Листая бумаги и стараясь избавиться от навязчивого словечка «хлибожлер», засевшего в мозгу, как заноза, Роднин услышал приглушенный звонок телефона.
– На проводе подполковник Молонян, – бесстрастно доложила Алтынникова. – Говорите, Карен Арутюнович.
– Здравствуй, дорогой, – прогудел Молонян, когда секретарша отключилась. – Рад тебя слышать. Чем могу быть полезен?
Роднин поморщился. Причиной тому был отнюдь не неистребимый армянский акцент собеседника и даже не южная витиеватость его речи, а чересчур задушевный стиль общения, навязываемый подполковником медицинской службы всем и каждому. Поговаривали, что однажды Молонян даже самого начальника Департамента контрразведки ФСБ назвал «дорогим», хотя это казалось маловероятным. Зная нрав генерал-полковника Молотова, можно было предположить, что подобное нарушение субординации закончилось бы не просто выговором, а разжалованием или отставкой. Тем не менее Молонян занимал прежнюю должность и общался со старшим по званию так, как если бы они находились не на рабочих местах, а за праздничным столом.
– Хочу проконсультироваться с вами, Карен Арутюнович, – сухо начал Роднин. – Вы можете уделить мне пять минут?
– Зачем пять? – возмутился Молонян. – Пятьдесят пять, если понадобится. Сто пятьдесят пять! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь, дорогой. Все для тебя сделаю, в лепешку расшибусь.
– В лепешку не надо, Карен Арутюнович.
– Слушаю, – поскучнел Молонян, почувствовав дистанцию, упорно сохраняемую собеседником.
– Меня интересует состояние здоровья одного из моих сотрудников, – продолжал Роднин прежним официальным тоном. – Я имею в виду капитана Бондаря.
– Разве вы не получили результатов медицинского освидетельствования? – удивился Молонян. Необходимость перейти на «вы» подействовала на него удручающе. Он поскучнел, как человек, который собирался произнести отличный тост, а вместо этого был вынужден рассказывать что-то абсолютно ему не интересное.
– Медицинское заключение у меня на столе. – Для убедительности Роднин похлопал ладонью по оперативной сводке МВД, которую изучал до начала разговора. – Но я плохо разбираюсь в вашей терминологии.
– Нормальная терминология, – заверил полковника разобидевшийся Молонян. – Общепринятая.
– Еще хуже я разбираю почерк, каким написано заключение. Скажите, Карен Арутюнович, почему врачи непременно пишут как курица лапой?
– Между прочим, заключение составлял я, – вспылил Молонян. – У меня очень разборчивый почерк. Вы какие очки носите?
– Я не ношу очков, – сказал Роднин.
– Это плохо. Не пора ли наведаться к нам в больницу? У нас первоклассные окулисты.
– Спасибо за заботу, Карен Арутюнович, но собственное здоровье меня вполне устраивает. Меня беспокоит состояние здоровья Бондаря.
Последовала короткая пауза, на протяжении которой Молонян шумно сопел в трубку, решая, стоит ли идти навстречу педанту с Лубянки. Врожденная покладистость вкупе с говорливостью не позволили ему ответить на просьбу отказом.
