Санькин брат был на четыре года старше, и пока не ушёл в армию казался Ивану непоборимым великаном, а когда вернулся в Посёлок через пять лет, ещё и после дисбата, за изнасилование или участие, Иван не мог узнать в нём свой страх: тот стал маленьким, худым, злым и пугливым дядькой. Но по-прежнему не здоровался, и случись в ночную смену быть пьяным и приезжать домой отсыпаться, свой МАЗ с невыключенным двигателем оставлял ближе к ивановым окнам, не погубить, так навредить.
А всё – собаки. Начавшаяся с них цепочка событий теперь, через двадцатилетнюю толщу, казалась неразрывной. До сих пор при встрече с ними, особенно вот с такими, не лающими, косо бегущими сзади и выжидающими свой миг, живущий под кожей жалкий панический страх сковывал тело и густо проступал противными мурашками на боках и руках выше локтей.
От зятя не укрылось. Хмыкнул через плечо.
– Не дрейфь, не тронут, – в его снисходительности были нотки хозяина псарни, Иван испугался ещё больше. В беседах он не мешал зятю руководить, пусть, если человеку удобна эта роль в новой родне, но всё же… – звери умные, силу чуют. – Резко обернулся, топнул ногой и одновременно коротко свистнул. Собаки кинулись прочь, но через минуту снова были за спиной и с каждой ивановой оглядкой всё больше наглели. Зять поднял подвернувшуюся палку и неожиданно – даже для Ивана – сильно огрел самого близкого пса по хребту, тот взвизгнул и рванул в темноту, увлекая за собой приятелей по разбою.
«Меня бы потрепали…»
– Почуют, что боишься – берегись! – продолжал наставлять зять. – Летом их меньше, а как осень – не пройти, полон город собак. Откуда их несёт? Иван только потеребил рыжую бородку, – он считал собак коренными городскими, «одной с ними грязи», как сам зять выражался о своём горожанстве.
Снова замычал навязшую в зубах мелодию.
Проулок, шагов на пятьдесят впереди, упирался в глухой забор, поворота направо в темноте не было видно. «А вдруг его и нет больше?» – зачем-то заставил себя подумать Иван, замедлил шаг и который уже раз вспомнил, что именно сегодняшний день давно был намечен Городом для сведения счётов, сегодня отсрочка кончалась, вот и заглушили улицу, тупик…
Прошлой осенью капитан так и сказал, пряча в усмешке своё бессилие погубить сразу: «Ну ладно, поживи ещё годок…» и написал на случайном листке дату его тридцатилетия, двадцать первое октября восемьдесят восьмого года, а чтобы Иван не сомневался в серьёзности намерений подпогонного полпреда дымного монополиса, обвёл написанное тремя красными кругами и по получившейся мишени постучал карандашом, по десятке, по октябрю. А накануне, Иван хорошо запомнил то посещение военкомата, капитан уже занёс его в свой чёрный талмуд. С особенным смаком он заполнял неоправданно широкую графу «гражданская специальность». Писал медленно, не так, как фамилию, адрес и прочее житейское, а с интервалами между слогами: «до…» – чтобы слово заполнило всё отведённое ему место, «зи…» – чтобы не было ему свободно в вытянутой клетке, «мет…» – чтобы вышло оно, длинное, ещё длиннее, «рист» – а может, чтобы в случае пропажи какого-нибудь одного слога, беглец не утянул с листа и другие или всё слово – «до-зи-мет-рист». И Иван в живых образах сразу воспроизвёл рассказ Толяпы о мальчишках -солдатиках, таскающих горячие каштаны с крыши третьего блока. Теперь, значит, его очередь, мальчишкам семя надо беречь, правильно… Правильно-то правильно, но как-то несправедливо: без суда, без следствия на полгода в пекло. За что?
