В деревне никто не спешил поднимать панику. Из-за жары на людей навалилась апатия и лень. Гарпия, пока что не отличавшаяся чрезмерным аппетитом (те же коршуны утащили куда больше кур с нашего подворья), могла поселиться в курятнике старосты – до этого никому не было никакого дела. Я поняла, что действовать придется мне.
Томясь в духоте своей комнаты во время очередного наказания за очередной проступок, я разработала план действий, затем провела некоторую подготовительную работу и приступила к воплощению своего замысла в жизнь. Если бы не жара, я бы даже испытывала от этого удовольствие. Охотиться на гарпию было куда интереснее, чем прясть кудель или перебирать чечевицу в кладовой.
Мой план включал в себя такие составляющие: самая старая курица, привязанная за ногу около курятника; кусок рыболовной сети, украденной мною вчера вечером из пруда; увесистое полено.
Ясно, что мои намерения по отношению к гарпии были самые что ни есть кровожадные.
После обеда я забралась на крышу курятника, положила рядом с собой сеть с поленом и принялась ждать. Несмотря на тень от старых тополей, растущих у нашего двора, мне было очень жарко. Казалось, что подо мной кто-то развел костер и полусгнившая солома, покрывающая крышу, вот-вот начнет тлеть.
Гарпия, словно издеваясь, не показывалась.
Курица от жары совсем оглупела, наполовину закопалась в песок, вяло подгребая под себя пыль лапами, и выглядела настолько малоаппетитно, что на нее даже трупоед бы не позарился. Я тоже разомлела, растянулась на животе и боролась со сном из последних сил. Тут окно кладовки, выходящее во двор, распахнулось настежь, и зычный голос моей бабушки нарушил сонно-мертвую тишину двора:
– Каррен, где твое платье с воротником?!
Меня от возмущения даже подбросило вверх. Все подготовительные работы насмарку!
– Ну что ты кричишь?! – заорала я в ответ. – Я же в засаде!
Голова бабушки, увенчанная сложной и крайне туго заплетенной косой, повернулась в мою сторону.
– Что за тон, юная дама? – назидательно промолвила она. – Разве так подобает разговаривать со старшими? Особенно с бабушкой, которая может всыпать розог?
– Извиняюсь, – буркнула я.
Это было сказано только ради проформы – выбить из меня искреннее извинение было не так просто. Но в тоне бабушки я не уловила той пресловутой ноты, которая заставила бы меня отнестись к ее словам серьезно. Соответственно и она не обратила внимания на явно наглый тон моего извинения.
– Где то платье, что я сшила осенью? – повторила свой вопрос бабушка.
– В ларе, что под старым тюфяком в полоску, – ответила я. – А что такое?
– Ах да… – И голова бабушки тут же исчезла из оконного проема.
Я заподозрила неладное:
– Бабуля, зачем тебе платье?
Ответа не последовало. До меня донесся глухой шум падения чего-то большого, но мягкого, затем грохот откинутой крышки, скрип заржавевших петель и громкое бабушкино чихание. Из окна чинно выплыла сизая тучка пыли, вспыхивающая редкими искорками в солнечных лучах.
Но меня уже нельзя было сбить с толку. Платье, о котором шла речь, я надевала всего единожды, когда бабуля заставила меня посетить службу в местном храме в качестве наказания за разбитое фарфоровое блюдо, бережно хранимое в память о какой-то бабушкиной кузине. Оно – платье, не блюдо – было темно-синего цвета, по подолу украшено несгибаемым рюшем, в который словно проволоку вставили, а рукава – о ужас! – имели форму фонариков. Я отчетливо помнила, как кусался кружевной воротник, заставляя меня ерзать на жесткой деревянной скамье, как косились на меня остальные добропорядочные прихожане и как тогда я возненавидела и храм, и платье, и все человечество. Больше случаев надеть это орудие пытки не представилось, чему я была только рада. Но теперь платье зачем-то понадобилось бабушке! Неужели меня снова ждет поход в храм? Но за что?!
