А если он в чем-нибудь ошибся? Загипнотизированный двумя миллионами марок, оттолкнулся от неправильной предпосылки и пришел к ошибочному выводу?
Тогда крах, полный крах! Нет, этого не может быть, проверка проведена тщательно. А магнитофонная лента все зафиксировала. Жаль, что в деле Зигфрида фон Гольдринга не сохранилось дактилоскопических отпечатков пальцев Генриха. Ведь по правилам разведки отпечатки берут не только у самого разведчика, а и у членов его семьи, если она выезжает с ним вместе.
Очевидно, кто-то прозевал или просто потерял их. Халатность, граничащая с преступлением! Бертгольд так и сообщил вчера в Берлин. Теперь, вместо неоспоримого документа, он должен удовлетвориться еще одной психологической атакой. Правда, у Генриха прекрасная память. Но юноша в конце концов не может помнить всего, что было с ним в детстве. Надо уверить его, что отпечатки пальцев сохраняются в архиве. Интересно, как он поведет себя? Этот ночной вызов, конечно, насторожит Генриха, и ему не так легко будет овладеть собой, если у него есть основания бояться дактилоскопических отпечатков…
– Ты, конечно, удивлен, что я вызвал тебя ночью? – спросил Бертгольд, неожиданно остановившись перед Генрихом.
– Не только удивлен, а и немного взволнован. Что случилось?
– О, ничего серьезного, обычная формальность. Не совсем приятная, но необходимая для окончательного оформления твоих документов.
– Мне так надоела двойственность моего положения, что я с радостью пойду навстречу самой большой неприятности.
– Понимаю твое самочувствие и твое нетерпение. А поэтому давай быстрее избавимся от хлопот… Ты имеешь представление о дактилоскопии? Может быть, даже помнишь, как перед отъездом из Германии…
– Вы хотите сказать, что перед отъездом у меня взяли дактилоскопические отпечатки? Погодите, я постараюсь вспомнить…
Генрих озабоченно потер лоб рукой.
– Нет, не помню!
– Выходит, что и твоя исключительная память иногда изменяет тебе?
– О, память ребенка фиксирует лишь то, что его заинтересовало. Возможно, эта процедура не привлекла моего внимания, и я считал ее просто игрой. Если, конечно, это произошло и кого-нибудь действительно могли интересовать отпечатки пальцев маленького мальчика.
– Это интересовало не кого-либо, а органы разведки. К счастью, отпечатки сохранились.
– Теперь наконец я понял, о какой формальности вы говорите.
Генрих брезгливо поморщился и с отвращением передернул плечами.
– Воспринимай это и сейчас как игру. Ибо эта формальность больше всего похожа на игру. И поверь, мне самому очень неприятно, очень обидно… Эту миссию я взял на себя, чтобы обойтись без лишних свидетелей.
– Боже, какое счастье, что судьба свела меня с вами, герр оберст!
Подойдя к столу, Бертгольд вынул из ящика металлическую пластинку, поблескивавшую свежей типографской краской, и маленький кусочек бумаги.
– А теперь, мальчик, подойди сюда и дай мне правую руку. Вытяни большой палец, прижми его к ладони. Вот так…
Ловким движением Бертгольд ребром поставил палец Генриха на пластинку, потом, легонько нажав, повернул его. Теперь с внутренней стороны изгиб большого пальца был ровно окрашен. Тогда Бертгольд прижал его к куску бумаги. На гладкой белой поверхности появился четкий рисунок.
Когда отпечатки были сняты со всех пальцев, оберст с облегчением вздохнул: Генрих выдержал испытание, и он, Вильгельм Бертгольд, не ошибся!
