И охотник вернулся с холмов - страница 27

– Хватит, если мы их преломим.

– Я запекла туда всякую ерунду. Но если делить на мелкие куски, кому-то ничего не достанется.

– Значит, такая будет его судьба. – Я пожал плечами. – В этом году с ним не произойдет ничего.

Она тряхнула головой.

– Знаешь, неплохая перспектива!

– Ты будешь петь? – спросил я. – Хор репетирует.

– Я – петь? – Она с испугом посмотрела на меня. – Знал бы ты, о чем просишь.

– Ты же итальянка.

– Ты же шотландец, – передразнила она. – Почему ты не в юбке?

– Не в килте…

– Ну вот, не в этом вот самом? И не играешь на волынке пиброх[34]?

Я рассмеялся и вернулся в капеллу. Пробежал глазами и без того хорошо знакомый текст Исайи, потом сел, подобрав ноги под стул, и стал ждать, когда отец Саймон закончит исповедовать. Люди потихоньку протискивались в приоткрытую дверь, брали складные стулья, раздвигали их, расставляли на середине, говорили вполголоса. Атмосфера тайны, что зародилась сегодня в глубоком холоде и мраке апсиды, постепенно растекалась в теплом свете свечей, росла, распространялась, пока не захватила всех людей и все пространство, не поселилась вверху под сводом, где воздух дрожал от свечного пламени.

Пришел наконец Эндрю – карлик Снорре – и открыл органолу. Сел перед ней на табурет, принялся пробовать регистры, заставив хор испуганно смолкнуть. Что-то там у него не ладилось. Наконец он кивнул миссис Кавендиш.

– Начинаем, – сказал нам отец Мак-Ги, отпустив последнего исповедника, и тоже кивнул миссис Кавендиш:

– O come…

Определенно это заговор, как и четыреста лет назад. Собрались заговорщики, не связанные друг с другом ничем: ни возрастом, ни общими интересами, а только этой своей крамольной, непонятной непосвященным тайной, той самой, что текла в воздухе, пропитывая собою всех, кто им дышал. Что мне миссис Кавендиш с ее полосатым платьем и что ей я – щенок, который подрос за полгода, не более того. Но есть нечто большее, чем она, и чем я, и чем пропасть между нашими мирами. Настолько великое и всеобъемлющее, что еловые ветки и красные банты, расстроенные регистры, потерянные ключи, фальшивящий тенор, внезапно погасшее кадило, рассыпанные свечки – я споткнулся по дороге к аналою – не поколеблют его.

«В те дни вышло от кесаря Августа повеление сделать перепись по всей земле. И пошли все записываться, каждый в свой город. Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна. Когда же они были там, наступило время родить Ей; и родила Сына своего Первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице»[36].

Любуйся, странник: любой торфяник

душе умеет дарить уют.

Стоят упорно стволы Мамлорна

и многим птицам жилье дают.

Рассвет весенний; стада оленей

измучил голод, измаял страх —

они по круче идут в живучий

Раздол Туманов в родных горах.

Дункан Бан Мак-Интайр. «Раздол Туманов».

Тяжелые копыта Боба мягко ступали по прелым листьям, сминая невесомый снежный покров. Лес на склоне был вырисован тонким пером белой тушью на белой бумаге – хрупкая красота, которую и не назвать, настолько она мимолетна. Скажешь слово, точно неловко ткнешь пальцем, – и все расколется и окончится сон.