– Извините меня, ради бога, я не хотел затронуть ваши чувства. На мой взгляд, барельеф сделан чудесно, это мастерская работа, великолепная трактовка сюжета. Но почему здесь? Скорее, такая работа больше просится в столичный музей, впрочем, думаю, что даже европейские музеи не отказались бы от такого. Я вижу, сколько не только мастерства, но и труда, времени, да и профессионализма потрачено на эту картину.
Скульптор вдруг как-то обмяк и заплакал, шаря руками по карманам в поисках носового платка.
– Вы, пожалуй, единственный, кто оценил мою работу. Остальные потешаются, смотри, мол, каких уродцев изобразил. Министерство культуры не заплатило мне ни гроша, отмахнувшись, что библейские темы сейчас малопонятны и никому не интересны. А что здесь непонятного? Тема тривиальна. Изгнание Тьмы Светом, победа добродетели над гнустностью, добра над злом. Метафора. Исключительно философская вещь уж куда как актуальна в нынешние дни, да, видимо, не на свой век пришлась. А я действительно потратил на нее почти два года, да и почти все средства.
– А что за интересную надпись вы изобразили на свитке? – осторожно, боясь погубить неосторожным словом слабый росток надежды, спросил Вольга Всеволодович.
– Признаюсь, надпись со свитка я скопировал с одного гобелена в Анжерском замке во Франции. Меня привлекло то, что по рассказу гида этот свиток был пронзен копьем как содержащий ересь. Но, что на нем написано, никто прочитать сейчас не может, язык утерян.
– Это древнеарамейский язык, одна буква третьего слова действительно написана неверно, это, видимо, и есть место проникновения копья.
– А вам это откуда известно? – слегка удивившись и прекратив утирать слезы, спросил скульптор.
– Я специалист по древне-арамейскому языку, – ответил Вольга Всеволодович.
– А что там написано? Можете прочитать? – своим нежным голосом спросила Ольга.
– Охотно. «ИСТИНЫ СВЕТ УЗРЕВШИЙ СВЯТ», – прочел первые слова свитка Вольга Всеволодович, и эти слова, произнесенные им вслух, изменили окружающее пространство и время. Раздался громкий хлопок, словно лопнул воздушный шарик, только огромных размеров, а затем послышался неприятно резанувший слух резкий звук разрываемой ткани, будто какой-то великан своими ручищами разорвал небо от края до края. Мир исчез.
***
Вольга крутил головой. Он был вожаком небольшой группы ребят. Неподалеку от матери, массивной со спиленными под корень бивнями, пасся двухнедельный маленький индрик. Он был ростом чуть больше собаки. Смешной, весь покрытый пухом, с тоненьким кожистым хоботком и большими ушами. Он был настоящим любимцем детворы: ласковый, игривый, как щенок.
– Пушистик, Пушистик! – кричали ребята наперебой, пытаясь подманить индрика и поиграть с ним. А тому этого только и надо.
– Опять родился малец! – перешептывались между собой старики, сидя на завалинке у крайней избы рядом с полем, на котором паслось стадо индриков.
Женских детородных особей в стаде почти не осталось. Старшая стада, Мудрая Индра, вышла из детородного возраста и, хотя по-прежнему верховодила, ожидать от нее потомства уже не приходилось. За последние десять лет было всего четыре помета, и то мальцы. Скоро рожать будет некому. Пытались было привозить южных индриков-самок, да те не выдерживали наших зим, хворали и не приносили потомства. Мамаша Пушистика – величавая, со смешной кучерявой челкой на лбу, за что получила имя Кудря, – единственная детородная самка стада, уже три приплода подряд приносила только самцов, и тоже уже сколько ей годков.
