И приходит ночь - страница 13

– Единственное, что я могу тебе предложить, – это мое слово. Я вернусь к тебе. Я все исправлю.

– Твое слово. Что в нем хорошего?

– Это ты скажи мне.

Оно значило все. Однако его все равно было недостаточно.

Прежде чем Рен смогла ответить, Уна глубоко вздохнула, и на ее губах появилась печальная улыбка.

– Я же сказала тебе, что пришла сюда не для того, чтобы ты почувствовала себя хуже. Так что хватит говорить об этом.

– Хорошо, что я не заставляю тебя быть постоянно рядом, чтобы почувствовать себя лучше. – Рен толкнула Уну в колено своим. – Ладно, нам нужен чай.

– Это просьба?

– О, никогда! Ты моя гостья. Но если ты предлагаешь…

– Хорошо, – угрюмо согласилась она. – Я сделаю тебе чашечку. Черный? Почему ты смотришь на меня так, словно… а-а-а, слишком поздно для кофеина. Точно. Тогда ромашковый.

Уна двигалась по кухне так, будто она никогда не уходила. Спустя почти год она все еще точно знала, где Рен хранит чай – в алфавитном порядке, по научному названию, в стеклянных аптекарских банках над раковиной – и любимую глиняную кружку. Простая нежность, которую Уна проявила к ней, когда кипятила воду и отмеряла чайные листья, чуть не уничтожила Рен. Не помогало и то, что Уна не сняла регалии: каждый раз, когда она лезла в шкафы, медали на ее лацканах весело позвякивали.

Рен в самом деле была слишком мягкой. И как бы она ни старалась подавить чувства, она все еще восхищалась своим командиром. Самое глупое из ее чувств. Любые личные отношения между солдатом и командиром подвели бы их обеих под трибунал.

В прошлом году, когда чернила на договоре о перемирии еще не высохли, ночной Нокейн стал странным и туманным местом. Все бродили по улицам, как лунатики. В одну из таких ночей Уна появилась на пороге дома Рен, более свирепая и суровая, чем когда-либо в военной академии. Иногда Рен убеждала себя, что это был всего лишь сон: ее спина ударилась о дверь, лицо Уны рядом. Однако она все еще помнила привкус железа и древесного дыма и то, как неровный шрам на плече Уны ощущался под ее губами.

И она точно никогда не забудет то, как Уна посмотрела на нее следующим утром. Этот взгляд все еще преследовал ее. Полный сожаления – возможно, даже страха. Конечно, она была напугана – за подобную связь ее могли отстранить от службы. Кроме того, Уна Драйден не произносила слова «люблю» – с тех пор, как война забрала ее семью. Она вообще с тех пор не говорила о своих чувствах, поэтому Рен осталась со своими наедине.

«Ошибка, – согласились они. – Искать утешения в неправильных местах».

Этого больше никогда не произойдет.

Но иногда Рен все еще ловила пристальные взгляды Уны. Еще чаще она беспокоилась о той своей части, которая разъедала ее изнутри. Той части, которая не простила Уну, которая болела всякий раз, когда она встречала слухи о гражданских девушках, за которыми та ухаживала.

Уна протянула чашку чая, и Рен постаралась прогнать мрачное настроение сладким запахом ромашки.

– Спасибо. – Она вяло улыбнулась.

– Ты все еще выглядишь несчастной. Ты хочешь… поговорить об этом?

– Э-э-э, нет. Я думаю, ты вспыхнешь, если выплесну на тебя все свои чувства.

Уна приподняла бровь.

– Зато в таком случае эта дыра сгорит вместе со мной.

Рен толкнула ее.

– Заткнись. Я просто… – «Просто». Ни черта не просто. Ее горло сжалось. – Я скучаю по нему.

Это был первый раз, когда она озвучила это, и признание разрушило стену, которую она возвела вокруг своего горя. Воспоминания о Байерсе обрушились на нее, разрозненные и острые, как осколки упавшей вазы. Его невыносимое мурлыканье под нос во время работы. Эта противная мальчишеская ухмылка, которую он натягивал всякий раз, когда думал, что ведет себя по-умному. То, как его глаза светились гордостью, когда он говорил о своем брате. Рен хотела вернуть их еженедельные вечера в пабе. Она хотела послушать, как он болтает об искусстве составления букетов – семейном ремесле. Она хотела, чтобы он