Это ведь лорд Алистер Лоури III, который славился скандалами, а не хитростью. Даже в Дану все слышали о том, как его пьяного вырвало на колени великой герцогине на званом обеде, или о том, как брошенный любовник однажды сжег свое изображение на лужайке и испортил день рождения герцога Мэттонви. И все равно у нее были опасения.
Но если у нее остался только этот шанс, она определенно была готова ухватиться за него. Вот только если она примет предложение Лоури и уедет без разрешения, ее отдадут под трибунал за дезертирство.
Преступление, в лучшем случае карающееся смертью.
А значит, ей сначала придется пойти к королеве. Только от одной мысли об еще одной встрече с ней Рен захотелось рассыпаться в прах. Но в этот раз у нее хотя бы будут рычаги влияния. Робкая надежда расцвела в ней. Изабель ни капельки не заботилась о ней, но она наверняка отложит свою обиду ради общего блага. Лоури предлагал им союз и военную поддержку, и Богиня знала, что Дану остро нуждалась и в том, и в другом.
«Когда я принесу ей это письмо, она наконец будет довольна мной».
Рен следовало бы дать себе пощечину за такую наивную мысль. Но действительно ли было так глупо надеяться? Лоури обратился к Дану из-за нее – потому что он признал ее талант, несмотря на все неудачи. Может быть, его признание наконец убедит Изабель увидеть ее ценность?
Рен вытащила из ящика лист пергамента и набросала просьбу об аудиенции у королевы Дану. К концу ночи она получила ответ, скрепленный королевской печатью из сверкающего серебряного воска.
«10:00. Не опаздывай».
Хотя прошла всего неделя после того, как Рен покинула Нокейн, она почти забыла шум в его сердце и удушающее давление толпы. На нее обрушились болтовня пешеходов и ржание лошадей, стук колес экипажей по мощеной дороге, визг духовых оркестров и громкие разговоры извозчиков.
Рен следовала за потоком машин по узким улочкам, утопая в море нижних юбок. Она выругалась, уворачиваясь от кареты, которая чуть не раздавила ей ногу, и заработала возмущенный взгляд женщины впереди.
Она уже вспотела под колючей туникой и дорожным плащом. В городе всегда было оживленно – умение растворяться в толпе и становиться такой же безликой и пустой, как туман, определенно было даром, – но сейчас чувствовался какой-то новый накал страстей. Воздух гудел от заразительного восторга, которого она не чувствовала, казалось, годами. В последнее время у данийцев было не так уж много поводов для праздников.
Насколько Рен понимала, это был не праздник и дело точно было не в снегопаде, каким бы редким он ни был. Толстые хлопья падали с неба, черного от сажи и едкого от загрязнения.
По всей Срот-стрит мальчишки с громкими голосами продавали газеты, стоя на перевернутых ящиках около железных уличных фонарей. Люди толпились вокруг них, жаждущие сегодняшних новостей, как обычно жаждали глинтвейна, продаваемого в рыночных лавках ниже по реке. Когда Рен вытянула шею, чтобы мельком увидеть заголовок, кто-то, спешивший мимо, толкнул ее в плечо. Ее сумка – красное письмо и все остальное – с мокрым шлепком приземлилась в слякоть. Рен приготовилась к оскорблению, пока по привычке поправляла прическу, но мужчина наклонился, чтобы поднять сумку.
– Прошу прощения, сестра, – усмехнулся он из-под усов. – Благословенного дня.
Рен, не веря своим ушам, уставилась на его удаляющуюся спину. Здесь никто никогда не был таким милым.
