– Это поразительно, Ватсон! – снова вскрикнул Холмс, – все еще находящийся в крайней стадии изумления, – и за все эти годы я даже не подозревал об этом вашем достоинстве, да что там говорить – о бесценном даре! Вот вам и частный детектив-консультант! Вот вам и чародей с дедуктивным методом! Просто позор! А вы, Ватсон, – тоже хороши! Помните, когда я расследовал дело этого русского посланника, – ну, все эти их подметные письма, прокламации и все такое прочее? Мне ведь пришлось тогда просить помощи у известного русиста, профессора из Гарварда. И все это только для того, чтобы внести кое-какие уточнения и оценить правильность сделанных английских переводов. А вы даже и словом обо всем этом не обмолвились!
– Мне было тогда совсем несложно помочь вам дорогой Холмс, – вежливо ответил я, – но вы же не просили меня об этом.
Да, сегодня, безусловно, был мой день! Изумление моего друга, сменилось неподдельным чувством восхищения, и даже гордости. Причем, не столько мною, а, как я понял, скорее, к хорошо известным, свойственным только нашей национальной традиции, чисто английским качествам характера:
Никогда, и ни при каких обстоятельствах, даже и на виселице, – не суетиться.
Будучи по горло в дерьме, – не терять чувства собственного достоинства.
А главное, – не совать нос в чужие дела до тех пор, пока тебя самого об этом не попросят…
Но, простите меня, джентльмены, мы, кажется, несколько отвлеклись от темы. Вернемся-ка снова к нашей непринужденной дружеской болтовне.
– И о чем же пишет там этот ваш Пушкин? – Холмс пододвинул свое кресло поближе к огню, и тем самым, оказался рядом со мной.
– О чем могут писать русские, Холмс, естественно, только о любви…
Я специально дал небольшую паузу, хорошо зная отношение моего друга ко всем вопросам, связанным с проблемами взаимоотношений полов, но, увидев, что его лицо сразу стало сжиматься в гримасу неприязненной скуки, приобретая портретное сходство с сушеной грушей, я сжалился над ним и быстро добавил, – о любви к деньгам, конечно. Эта вечная тема, насколько я знаю, вам значительно ближе, Холмс?
Мы еще немного посмеялись этому моему удачному каламбуру, а потом я, действительно, вкратце, пересказал ему весь сюжет этого небольшого и, в общем-то, незамысловатого рассказа, сверяясь иногда с оригинальным текстом брошюры. На протяжении всей моей речи Шерлок Холмс сосредоточенно молчал, ни разу не перебив меня каким-либо вопросом, молчал даже и при описании мною явно криминальной части этой драмы. Расслабленно развалившись в кресле и вытянув свои длинные ноги в остроносых домашних туфлях к самому обрезу каминной решетки, он, как кот, жмурясь на огонь, сосредоточился лишь на испускании изо рта плотных колечек дыма, ловко направляемых им прямо в раскаленную пасть пылающего камина. Всего пару раз он как будто выходил из этого своего оцепенения и жженой спичкой быстро делал какие-то короткие заметки на белоснежной манжете, выступающей из рукава его халата.
А в самом конце моего повествования он вдруг остановил меня. Его почему-то заинтересовала финальная сцена повести – сцена карточной игры, хотя я не нашел в ней вообще ничего интересного или информативного. Поскольку, как вы уже знаете, в таких азартных играх я не силен, то Холмс попросил меня перевести предельно точно лишь те моменты последней главы, в которой главный герой, Германн играет в карты с второстепенным и случайным персонажем этой повести – неким заезжим Чекалинским. Это, простое на первый взгляд, задание оказалось для меня, совсем не таким уж и простым. Пришлось рыться в словарях, чтобы разобраться в довольно сложной карточной терминологии того времени. А перевода слова «обдёрнуться» вообще не удалось найти. В итоге, поскольку игра там повторялась трижды, у меня получилось три достаточно бессвязных отрывка. Мой перевод этих фраз я привожу ниже в том порядке, в каком они идут по тексту:
