– Оно значит честность перед собой и другими, – отрезала Рене. – Ты ведь поэтому меня ненавидел, да? А вовсе не из-за того, что какая-то недоучка свалилась тебе на голову. Просто я стала напоминанием твоей упрямой обиды на профессора!
– Нет.
– Опять врёшь!
– Хорошо, – не выдержал Энтони. – Да, ты стала напоминанием! Только не обиды, а факта, что Хэмилтон трусливое дерьмо. Ведь гораздо проще вычеркнуть из жизни одну сломанную игрушку и заменить её новой, чем постоянно смотреть на результат своих ошибок! Не спорю, я виноват, что срывался на тебе. Но твоё слепое обожание этого человека бесит. Ты возносишь его так высоко, хотя даже не знаешь, что произошло!
Он замолчал, в бешенстве пнув торчавший из-под очередной ёлки муляж подарка, а Рене отступила и покачала головой. Боже! Это так смешно и одновременно жестоко по отношению к ним обоим, но Энтони не понимал, насколько ошибался. Да и с чего бы? Кажется, он настолько захлебнулся собственной желчью, что уже не откачать. Рене медленно выдохнула и обняла себя за плечи. Её снова била зябкая дрожь.
– Я знаю, – сказала она, и Энтони порывисто оглянулся. Он настороженно посмотрел ей в глаза, а потом попробовал подойти, но Рене немедленно отступила. – Я знаю, что произошло, и мне жаль. Наверное, это забавно, быть может, каплю наивно, но я так много всего хотела рассказать Колину Энгтану, стольким с ним поделиться. Мечтала найти его, объяснить и попытаться понять самой. Только вот я с ним, увы, незнакома.
– Рене…
Она отрицательно покачала головой на промелькнувшую в голосе Энтони осторожную просьбу. Хватит.
– Прости, но с Энтони Лангом мне говорить не о чем.
Рене потёрла лицо и резко застегнула куртку, прищемив кожу на подбородке. Чёрт. Этот год заканчивался удивительно плохо, и даже со своим всегда неизменным оптимизмом, она не находила ни одной причины для радости. Была только усталость, чей яд расползался по телу и раковой клеткой пожирал организм изнутри. Вместо Рене в любимый Квебек возвращалась пустая, вялая оболочка.
Наконец, за тёмным запотевшим окном замелькали знакомые яркие домики, полоски гирлянд и лента фонарей автострады, что вновь шла вдоль путей. Где-то там, наверное, сейчас ехал Энтони. А может, он уже давно расположился в гостинице, если сумел найти таковую в самом рождественском месте Канады. Рене понятия не имела. Да, в общем, и не хотела знать. Сбежав после совершенно постыдного разговора, она до самого отъезда пряталась в отделении Роузи. Там не было болтливых пациентов, любопытных взглядов или раздражающих шепотков за спиной, только тишина и уютное сопение.
Поезд тряхнуло в последний раз, и он наконец-то замер. На улице давно стемнело, а потому, когда Рене выбралась из вагона, то невольно зажмурилась от ярких огней украшенной к празднику платформы. Отовсюду слышались радостные голоса, кто-то смеялся, а в спину уже толкали новые пассажиры, которые стремились поскорее оказаться на свежем воздухе. Рене потуже замотала на шее колючий шарф, сунула руки в карманы и уверенно зашагала в сторону кирпичного здания вокзала. Она как раз разглядывала шпили его полукруглых башенок, когда кто-то схватил её под локоть и уверенно засеменил рядом.
– Поговаривают, в этом году наш рождественский рынок на площади особенно хорош. – Нос Энн был очаровательного розового цвета. – Ледяные скульптуры с подсветкой, горячий глинтвейн. Страждущих посмотреть на настоящее Рождество, конечно, приехало слишком много, но нам будет, чем заняться даже в толкучке. Уверена, Монреаль и вполовину не так хорош. Видела тут по новостям вашу главную ёлку – космический ужас!
