Ирина шла по пустынной ночной улице, вытирая ладонями нескончаемо текущие слёзы. Она просто шла. Сама не зная куда, зачем; и что будет потом – в данный момент её совсем не интересовало. Тяжёлый груз давних сложных взаимоотношений давил на неё, съедал изнутри, грыз её и без того потрёпанную душу.
Ирина увидела автобусную остановку. Начинал накрапывать дождь, поэтому она спряталась под козырьком. Сев на лавку, она задумалась. Продолжать жить такой же жизнью ей совсем не хотелось. Возвращаться домой тоже не было желания. Она чувствовала полнейшую опустошённость. Отчаянье. Одиночество.
Будь мама жива, такого бы с ней не случилось… Да, об этом Ирина думала постоянно. Она часто смотрела на мамины старые фотографии. Раз за разом, она перелистывала альбомы и, прикасаясь пальцами к её изображениям, грустила и мысленно будто обнимала её. Одну из маминых фотографий она всегда носила с собой. Маленькая, она всегда лежала в Ирином кошелёчке. Вот и сейчас, Ирина достала свой кошелёк, открыла его, и оттуда на неё, прямо из фотографии, улыбалась мама. Ирина заплакала ещё сильнее.
Дождь усилился и зашумел, нарушив ночную городскую тишину.
Немного успокоившись, Ирина закрыла кошелёк и положила его обратно в карман. Потом она, сидя на лавке, несколько минут смотрела на дорогу, по которой текли ручьи, образовывающиеся от падающих крупных капель дождя.
Неожиданно начавшись, дождь так же неожиданно закончился, оставив после себя мокрый асфальт, лужи, свежесть и ночную прохладу. Ирина сидела на этой одинокой пустой остановке, кутаясь в своей ветровке от веявшей прохлады. Она подняла голову и посмотрела на крышу остановки, с которой стекали последние дождевые капли.
В соседней деревушке, в часе езды от города проживала баба Люба. Жила она одна.
Муж бабы Любы, ветеран Великой отечественной, умер четыре года назад. Похоронив его, она долго переживала, плакала. Но слезами горю не поможешь, человека не воскресишь. Она продолжила вести хозяйство, как и раньше. А как иначе? Иначе не прокормиться. Без Пал Иваныча, конечно, ей было тяжело. Помочь было некому.
Дочка Надя жила в городе, с семьёй, навещала мать довольно редко. Баба Люба свыклась с мыслью, что у дочери есть самая важная работа, где она была просто незаменима, будто без неё вся работа встанет, и организация развалится на части. Надя никак не могла выкроить в своём напряжённом графике хоть немного времени, чтобы потратить час-другой на дорогу к матери в деревню и навестить её.
Внуки почти не видели свою бабушку и даже иногда забывали, как её зовут. А мужу Нади, Степану, вовсе были не интересны ни деревня с её бездорожьем, ни эта бабулька, являющаяся его тёщей. Степан вообще был супер занятым человеком. В его адвокатской деятельности не было ни минуты свободного времени. Домой приходил поздно, постоянно по работе кто-то названивал, на столе росли нескончаемые кипы бумаг из дел клиентов… Всё это было неотъемлемой частью жизни Степана. На детей и жену не хватало ни сил, ни того же времени.
Надя часто обижалась, высказывала ему по ночам или ранними утрами, когда он торопился на работу, о том, что ей не хватает мужского тепла и ласки, а детям заботы отца. В ответ она лишь слышала, что такому кормильцу в семье, как он, она могла бы делать поблажки и довольствоваться тем, что есть. Он постоянно твердил о том, что она тратит его, не без большого труда заработанные деньги, и может позволить себе сходить в кинотеатр или кафе в то время, как он пашет на поприще правосудия. Надя, конечно же, отвечала ему, что она тоже много работает, к тому же ещё и занимается детьми и нескончаемыми домашними хлопотами. Но Степан был уверен в своей правоте и не придавал никакого значения словам жены, утверждая, что Надя сильно преувеличивает свою роль в жизни семьи и пытается вызвать у него жалость. Из-за всего этого Надя постоянно находилась в унылом и подавленном состоянии. Частые скандалы, сексуальная неудовлетворённость, одиночество – всё это вызывало упадок сил и пребывание в плохом настроении, что сказывалось на детях. Бывало, она на них беспричинно кричала, взрывалась, частенько шлёпала и наказывала.
