Когда он переехал в Москву, у него не было ни прописки, ни квартиры. На все требовалось время. Около года он жил в гостинице на Тверской. Но вечерами засиживался у нас дома и нередко оставался у меня ночевать… Потом он получил квартиру, перевез семью, и все пошло своим чередом.
Я по себе знал, как нелегко провинциалу утвердиться в московской обстановке. А потому всюду «таскал» с собой новоиспеченного москвича – на литературные вечера, где знакомил Лешу с известными людьми, на всяческие приемы, устраивал ему выступления на поэтических праздниках. Будучи человеком умным и хватким, он довольно быстро вписался в столичную жизнь.
Когда я стал главным редактором «Юности», то сразу назначил его своим заместителем. Нам хорошо работалось вместе. Пока ему не предложили должность редактора «Крокодила». Правда, узнал я об этом не от него, что меня весьма удивило. Хорошо помню тот день, когда Леша, сославшись на неотложные дела, попросил у меня разрешения уйти с редколлегии. Через час кто-то из сотрудников во всеуслышание заявил, что в редакции журнала «Крокодил» только что представили коллективу нового главного редактора… Алексея Степановича Пьянова. Я и бровью не повел, словно мне все было известно. Но «черная кошка», побежавшая в сторону «Крокодила», перешла и нашу дорогу. Потому что я наивно полагал, что по старой дружбе Леша должен был бы со мной посоветоваться, обсудить неожиданные для него и меня повороты в его судьбе. И уж, по крайней мере, не делать из всего «тайны мадридского двора».
Вспомнились мои давние стихи:
Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить.
Не могу дурака
Похвалой одарить.
Не умею молчать,
Если сердце кипит.
Не меняю на выгоду
Мелких обид.
Не люблю хитрецов,
Не умею хитрить.
Что подумал о ком-то,
Могу повторить.
Все могу повторить,
Глядя прямо в глаза.
Если б так же всегда
Поступали друзья.
Леша обиделся на меня за эти стихи, приняв их на свой счет. Наверно, он был прав…
По-разному складывались в редакции мои отношения и с писателями. Как-то мало известный тогда молодой литератор Владимир Тихвинский принес нам свою первую повесть. Это была трагическая история об украинских детях, которых фашисты угоняли на работу в Германию. Мне рукопись понравилась. Но Полевой высказался категорически против.
– Все это автор напридумал. И никого не убедил… – сказал Полевой.
– Да ничего он не придумал. Это он о себе написал, – возражал я.
– Вы не воевали, Андрей, а я, извините, фронтовик. И знаю, что было, а чего не было. Бывало и похуже. Но эти факты придуманы…
Тогда я предложил, чтобы рукопись прочли члены редколлегии – участники Великой Отечественной войны. Полевой согласился. И когда они тоже высказались за публикацию, Борис Николаевич смущенно сказал:
– Если взвод идет в ногу, а взводный не попадает в ритм, значит… В общем, печатайте.
…Владимир Тихвинский ходил по редакции с журналом, где его напечатали – счастливый, шумный – и в коридоре столкнулся с Полевым.
– Спасибо, Борис Николаевич, за все.
– Не меня благодарите, а своих коллег. А я был против. И, видимо, ошибался…
И пригласил его к себе в кабинет.
Вот такой был наш «БЭЭНЧИК» – честный, открытый, благородный. Это ведь не каждый смог бы при глобальной известности, да еще и будучи главным редактором миллионного журнала, признаться в своей ошибке начинающему автору.
И позже уже в своем кабинете он весело спросил Тихвинского:
– А вам никто не говорил, что вы очень похожи на известные портреты Карла Маркса?
