Незачем любоваться унылыми разрушенными видами. Я здесь тупо отсыпался. И брезговал убогими стенами, лампочку на длинном витом шнуре в паутинном коконе без лишней надобности не зажигал. Утыкался перед сном в телефон, стараясь незаметно для себя, боясь спугнуть капризно наползающую на веки дрему, слегка выпилиться из реальности. В целой квартире обжил лишь одну комнату, где разборная койка с панцирной сеткой, под ней моя спортивная сумка, а там сменное белье, футболка, свитер, джинсы… И коньяк на черный день, когда особенно прижимает. Прежние хозяева знали о грядущем переезде и годами не запаривались состоянием жилья, сдавали приезжим. На подоконниках взбухшие от сырости подшивки пожелтевших газет. Видать, какой-то упоротый советский дед старательно собирал, полагая, что все это важно и как-то упорядочивает общую жизнь. Статьи кто-то придумывал, фиксировал действительность, а в итоге никому ничего не надо, пылится и место занимает.
В другие комнаты почти не заглядывал. Они оставались для меня холодными и мрачными. Взирали из дверных проемов зловещей темнотой. Иногда среди ночи, в самый страшный час, сквозь беспокойный сон эта темнота вдруг особенно сгущалась, нарастала и надвигалась на меня. Просыпался в поту, думая, что проспал сутки, а на самом деле (в панике – на часы!) всего-то четверть часа. Скидывал с груди насевшую тяжесть, садился на край кровати, потому что больше не мог пялиться в глухой потолок, на ощупь нашаривал под матрасом пачку сигарет с зажигалкой и смолил, взявшись за голову и уставившись в никуда. До основания фильтра выкуривал одну за другой, высекая искры, освещавшие на мгновение подступившую непролазную черноту. В такие ясные минуты приходила простая до жути мысль: никуда мне не деться от моего Прокыша. Заточил в темницу, и не выбраться. Не отпустит из своего легализованного ОПГ. Это западня, душный гробушек, в котором сгноят заживо. Коммунальщики заварят подъездную дверь, как только съедут соседи сверху. В первый день после полного отселения выпилят перила, батареи и ванны. И перед самым сносом вынут оконные рамы. И такой беспросветностью накрывало, швыряло в рассеянное угнетение, задыхался, воздуха не хватало! Снова окунался в атмосферу привидевшегося кошмара. И выхода никакого ни в мыслях, ни с разбегу в глухое окно. С недосыпа или похмелья мир открывался с обратной стороны, и в этой ирреальности он был особенно точен и правдив.
Вышел с сигаретой на лестничную площадку. Там угрюмо курил Чебок. И мы затянули в два дыма. Его определили в квартиру напротив. Но с семьей, что уже легче. Хотя по их ежевечерним скандалам не скажешь. Из их кухни пахло поздним ужином. Видимо, я неосторожно принюхался – Чебок предложил заглянуть. Я отказался. Зачем вторгаться на чужую территорию, портить чужой вечер, дразниться чужой семьей? Придется с ним пить, жена станет коситься, а он, может, приревнует ее ко мне, потому что спьяну могу как-нибудь не так на нее посмотреть. Руки у нее мягкие, нежные, как коровье вымя… Чебок вроде взвешенный, но в последнее время тоже задроченный уполномоченный, ни с того ни с сего заводится… И меня взашей, и дочка их начнет плакать, а у жены наутро фонарь под глазом… Интересно, каково ребенку жить в этих плесневелых стенах с черными окнами? Хотя за этими окнами ничего нового, все та же непроглядная мгла и хозяин этой непроглядной мглы, хозяин вечной ночи – Прокыш.
