Вскоре она опять к нам подошла, но без мужа и повторила тем же приятным голосом, как и прежде, но с большей решимостью:
– Я вам сказала уже, что рада вас видеть; садитесь и делите с нами все, что мы имеем… Вам нечего бояться… Будьте верны моему мужу, пока намерены служить ему; если же захотите оставить нас, то сперва скажите об этом, и вы сейчас будете отпущены; но если уйдете без ведома, то мы сочтем вас за своих неприятелей, а потому и поступим с вами, как следует поступить с людьми такого рода. Вот ваше жилище, покуда мы здесь останемся, – сказала она, показывая на соседнюю палатку, – с вами будет только Джумбо, который может лежать у ваших ног… Флита, где ты?
Тонкий детский голосок ответил ей из палатки, откуда вскоре вышла девочка лет одиннадцати. Дитя это с первой минуты приковало меня к себе. В ее наружности было что-то очаровательное. Лицо белое, как первый снег, каштановые волосы, прелестные голубые глаза; коротенькая юбочка оставляла незакрытыми две маленькие ножки. Она подбежала к Натте и, сложив крестом руки, сказала: «Я здесь».
– Вот тебе еще друзья, Флита. Да вели лентяю Нуму (так называла она Филотаса) принести дров, а Джумбо скажи, чтобы посмотрел за огнем.
Натте улыбнулась и оставила нас одних. Я заметил, что она пошла туда, где сорок или шестьдесят человек цыган собрались и очень серьезно разговаривали. Она села между ними, и все с нею обходились с большим почтением. Между тем Нум принес дров, Джумбо раздул огонь, а мы с Тимофеем помогали Флите чистить овощи, которые она клала в котел. Кончив свою работу, Флита села возле нас, загладив назад свои длинные волосы, которые падали ей на лицо, и смотрела то на меня, то на Тимофея. – Кто дал тебе твое имя, Флита? – спросил я ее.
– Они, – ответила она.
– Кто они?
– Натте и Мельхиор, ее муж.
– Но ты не их дочь?
– Нет… то есть, я думаю, что не их.
Тут девочка остановилась, испугавшись, что слишком много сказала. Она потупила глаза и опять сложила руки накрест.
– Ее, верно, украли, – шепнул мне Тимофей.
– Тише, – ответил я ему.
Но Флита услышала, что он сказал; она взглянула на него, приложила палец ко рту и потом посмотрела на Нума и Джумбо, которые сидели от нас в нескольких шагах. Тут она мне еще более понравилась, и я начал всматриваться в ее прелестное личико, носившее на себе отпечаток меланхолии. Видно, что она находилась в какой-то неволе, хотя Натте и была с нею очень ласкова.
Грустное же выражение ее лица, может быть, было врожденное, и я долго после нашего знакомства не видал на лице ее улыбки. Вскоре после нашего разговора Натте возвратилась, приближаясь к нам со всей важностью коронованной особы. Супруг ее, или Мельхиор, как я теперь буду называть его, вскоре также пришел к нам, и мы все вместе сели обедать. Обед был чудесный и состоял из множества разных вкусных блюд, так что я не знал, за что и взяться; на моей тарелке попеременно являлись то цыпленок, то рябчик, то кусок баранины и множество других лакомств, о которых я не имел понятия. И все это было приправлено всевозможными овощами, между коими картофель занимал первое место. Вечером я долго разговаривал с Мельхиором, но, чтобы не наскучить читателям подробностями, я расскажу здесь все, что теперь и после узнал про табор народа, к которому попал.
Мельхиор же не хотел мне сказать, кто он и каким образом попал к цыганам; но несколько раз давал заметить, что провел свою молодость не в низком сословии, а что или из любви к Натте, или по какой-нибудь другой причине он пристал к цыганам. Несколько уже лет он жил с этим народом, который его хотя и не так высоко ценил, как жену его, но через нее и по собственным достоинствам он был почти так же уважаем, как и Натте. Мельхиор и Натте почитались богаче всех цыган, зато они были и самые щедрые. Мельхиор выручал деньги тремя способами: шарлатанством в докторском искусстве, фиглярством и предсказанием будущего.
