На комсомольском собрании Клава произнесла воинственную речь. Состояла она,
в основном, из газетных лозунгов. «Комсомолец должен быть бдителен, – говорила она.
– Враг скрывается под разными личинами. Надо его разоблачать и беспощадно уничтожать!» Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось. Она была очень хороша во время этого выступления. Клава нравилась многим студентам. Теперь число ее поклонников увеличилось. Но она всякие ухаживания отвергала. Клава продолжала любить Вадима.
Главный удар репрессий пришелся на «социально-чуждые элементы». Из Ленинграда были высланы все дворяне. В мастерской стали работать несколько ленинградских скульпторов, в том числе один барон. Отец писал, что на кожзавод устроились два молодых инженера – братья Зайцевы, милые, интеллигентные люди. Их тоже выслали из Ленинграда. Тысячи ленинградских «бывших» были арестованы.
Вадим недоумевал: если Кирова убили оппозиционеры, то причем здесь дворяне? Но своими сомнениями он ни с кем не делился.
Как-то Клава попросила Вадима передвинуть шкаф в ее квартире.
– Мы вдвоем с сестрой живем. У ней здоровья нет, а одна я не смогу.
– Хорошо.
Ему совсем не хотелось идти к Клаве, но неудобно было отказаться.
Клава жила в центре, на проспекте Кирова, в старинном многоэтажном доме в немецком стиле. Многие дома в Саратове были построены немцами. Когда-то проспект назывался Немецкой улицей.
Квартира была трехкомнатная, с дорогой дореволюционной мебелью.
Вадим без особого труда переставил шкаф. Он был нетяжелый, передвинуть его надо было на метр. Клава угостила Вадима чаем.
– Мы с Машей двоюродные сестры, – говорила девушка, отхлебывая из фарфоровой чашки. – Представь: она старше меня на пятнадцать лет! – Клава нервно засмеялась.
Он избегал смотреть на нее. Больше поглядывал на фотографию военного на стене.
– Это мой дядя, – объяснила Клава. – Машин отец. Старший политрук. В Ленинграде служит.
Вадим поблагодарил за чай. Собрался уходить. Клава упрямо тряхнула каштановыми локонами.
– Куда ты торопишься, Вадя? Мне одной скучно будет. Маша с работы не скоро придет. Посидим еще немного, поговорим. Я тебе сейчас интересную фотографию покажу.
Она усадила его на диван. Достала из шкафа альбом, плюхнулась рядом.
– Вот смотри, – Клава показала на пожелтевшую нечеткую фотографию нескольких военных. – Вот это дядя. Узнаешь? А рядом Примаков!
– Герой Гражданкой войны?
– Ну да. Он сейчас заместитель командующего Ленинградским военным округом. Дядя под его началом в Гражданскую воевал, с Деникиным, с поляками. Фотография того времени. У них и теперь отличные отношения. Дядя в доме у него бывал, жену его видел. А знаешь, кто у Примакова жена? Только представь: Лиля Брик! Любовь Маяковского.
– Да, интересно… Но она должна быть старше его.
– На семь лет старше.
Наступило молчание. Клава взволнованно и внимательно глядела на Вадима. Как будто чего-то ждала от него.
– А моего отца избрали в Вольский горсовет, – сказал Вадим, чтобы прервать молчание.
– Вот как! Поздравляю! Я знаю: на кожзаводе рабочие его уважают.
Клава вдруг встала, положила альбом на место. Снова села. Откинулась на спинку дивана. Широко расставила ноги. Смотрела на Вадима вполоборота. «Ну, смелее! – говорили ее глаза. – Я вся твоя!»
Вадим поднялся. Начал прощаться. Клава сникла. Даже не проводила его до входной двери.
Не любил он ее. Душу ее не любил.
И не желал он растрачивать чувства на случайные связи. С отрочества он мечтал о высокой, идеальной любви. Берег себя для нее.
