Влад подвел меня к длинному столу, прикрытому небрежно сколоченным ящиком со стеклянными пыльными вставками.
– Видишь эту авторучку? Это «Паркер», один из первых.
У меня в школе была китайская авторучка с золотым пером – предмет зависти одноклассников. Она писала неплохо, но однажды я уронил ее на пол, перо погнулось, я, как сумел, его выправил, но ручка стала царапать бумагу, и ее приходилось наклонять, чтобы хоть как-то избегать скрипа и мелких клякс.
– Это напоминание о будущем, – сказал Влад. – Когда у нас будет много свободного времени, мы будем не по клавишам стучать, а писать такой ручкой на дорогой мелованной бумаге. На компьютере ты за секунду копируешь чужие мысли, не постигая их глубины. Ручка же не позволит тебе спешить: ты будешь вдумываться в каждое слово, ты не сможешь писать небрежно, научишься формулировать свои мысли до того, как они лягут на бумагу. А с компьютером мысли у тебя появляются уже после написанного, когда ты понимаешь, что написанное или плагиат, или дурацкие поучительные советы.
– А что тебе мешает писать такой ручкой прямо сейчас? – спрашиваю я.
Влад состоит из противоречий, которые и делают его привлекательным.
– На пути вверх важнее скорость, а не глубина. Сейчас никто не воспринимает глубину, она мешает бежать, пожирает время, которого у нас так мало.
– А кто будет читать твои глубокие мысли, написанные на мелованной бумаге?
– Никто, писать нужно для себя, чтоб осознать, что ты успел или не успел, что еще можешь исправить, получить от жизни или отдать ей.
Я никогда не слышал от Влада таких красивых фраз. В обычной жизни он вполне нормальный мужик, с ним можно не спеша выпить на кухне, обсудить, куда катится мир, посетовать на ускорение времени и на нехватку никуда не спешащих собеседников. Я читал его эссе – писал он их быстро, минут за двадцать. Одно такое эссе Влад написал, пока я на его кухне жарил мясо и готовил салат. В том тексте он утверждал, что степень удовольствия зависит от скорости удовлетворения желания. Мысль была не его, но он сумел привести примеры из своей бурной жизни, безоговорочно доказывающие правоту этого тезиса.
– Сейчас невозможно придумать ничего нового, – говорил Влад, обмакивая кусок мяса в соус. – Мы обречены повторять чужие мысли, примеряя их к себе и к тем, кто нас окружает. При моем темпе жизни я могу писать только так.
– Смотри, какая шикарная вещь!
Влад снял с полки бронзовый, местами позеленевший подсвечник.
– Представь, ты сидишь за большим столом, покрытым зеленым сукном, горят три свечи, на бумаге мелькают тени. Огонь – это жизнь! Ты никогда не будешь чувствовать себя одиноким с таким подсвечником!
Я не мог представить Влада, страдающим от одиночества. «Скайп» он выключал только, когда к нему приходили гости.
– Чем старше мы становимся, тем меньше людей, с кем хотелось бы поговорить, – Влад как-будто прочитал мои мысли. – Вот тогда пламя свечи и будет скрашивать твое одиночество.
– Может, лучше собаку завести? – предложил я.
– Никогда! Она будет мучиться, когда меня не будет дома. Нельзя ради вечерних удовольствий заставлять кого-то страдать весь день.
– А твои женщины не страдают?
– Нет, мы расстаемся, когда я чувствую, что без меня им будет лучше, чем со мной.
Я промолчал, понимая, что его погруженность в себя быстро подталкивает женщин к такой мысли.
– А вот еще одна вещь, что может скрасить наше будущее.
