– Как ты? – спросил он.
Сейчас здесь был уже не тот помятый, уставший человек, которого я видел четыре дня назад в больничном холле. Гладко выбрит, опрятен, спокоен и уверен в себе – таким я помнил его с детства, таким он был и сейчас. Мама же, напротив, выглядела ещё более уставшей, казалось, что всё это время она провела на диване возле палаты в тревогах за меня. Я вообще не понимаю, как память, какое-то серое невзрачное вещество, имеет право обращаться с людьми так, как поступила со мной четыре дня назад! Как мог взгляд человека, выносившего меня под сердцем, человека, чувствующего мой рост и толчки моих ног изнутри, показаться мне собачим? Чего стоят знания всего мира без опыта, говорящего о его хрупкости и мимолетности?! Безумие холодного ума закончилось, хвала разбитой тарелке.
– Мама, папа, я безумно рад вас видеть!
– Мы тоже. Новость о твоем полном выздоровлении буквально сняла камень с души, – сказал отец, уже окончательно овладев собой.
– Мне немного неловко за те хлопоты… – начал было лепетать я, но отец меня перебил:
– Не говори ерунды. Давай я соединю тебя с Ребеккой, а то она нам проходу не давала последние дни: рвалась сначала тебя искать, потом помогать лечить, места себе не находила. Пришлось изрядно на нее надавить, чтобы она сосредоточилась на учебе.
Отец набрал сестру и передал мне трубку.
– Алло… Да, пап! Ну что, как Петр? – послышалось в трубке.
– Он у аппарата, – серьёзным голосом ответил я. – А кто это там на другом конце, с таким вяленьким голоском?
– Пе́ра, братишка! Ты к нам вернулся! – взвизгнул динамик телефона. – Ты уже совсем нормальный, или ещё полу-зомби какой-нибудь?
– Это легко проверить, Бекки. Тебе только нужно завести умную беседу, оставшись со мной наедине, и если я захочу полу-съесть половинку твоего мозга, значит я полу-зомби. Они ведь любят мозги?
– Ура, ура! Ты точно мой братик! – раздалось ещё громче, испытывая крепость переговорного устройства. – Такого ботана и зануду подменить просто некем! А ты точно помнишь всё?
– Да, Бекки, не сомневайся! Всё до капельки, до малюсенькой капелюшечки помню. Даже сколько раз сделал тебя в монополию.
– Вот же! – раздалось в трубке. – И что, даже помнишь о том, как отдал мне в полноправное владение наш ящик с сокровищами перед операцией?
– Да, Бекки, помню даже то, что такого не делал.
Из трубки послышался звонкий смех.
– Как жаль! У потери памяти просматриваются явные достоинства: всегда можно сказать, что ты был таким, как нужно мне, или ещё кому-нибудь. Как считаешь?
– Хорошая идея, я обязательно ей воспользуюсь, если подвернется кто-нибудь, с потерянной напрочь памятью.
Я заметил, что мой разговор с Ребеккой поверг родителей в состояние эйфории. В их глазах каждое сказанное мною слово было живым подтверждением моего полного восстановления, и потому я не стал сдерживать себя и вдоволь наговорился с сестрой.
Как оказалось, моё возвращение чуть не сорвало её поступление. Родителям пришлось пойти на конфликт, чтобы оградить её от участия в трудностях этого периода моей жизни. Но она смогла взять себя в руки, и теперь уже, будучи студенткой-архитектором, подтягивает некоторые предметы, важные для начала её учебы.
Мы ещё немного побыли вместе с родными, поговорили ни о чем. Я спросил, произошли ли изменения в их жизни за время, пока я отсутствовал, на что отец задумался и ответил, что наибольшим испытанием оказалось понять, насколько я для них дорог. Это меня крайне тронуло, я попытался объяснить, что не мог поступить иначе, а они оправдывали мое поведение моим тогдашним состоянием. В общем, беседа прошла по-родственному правильно, когда разные поколения близких людей говорят на понятном друг другу языке.
