17 апреля это было. В этот день я улетала в Париж. Вместе с мамой. Я вижу тот день так ясно, как будто он был вчера. Мать обращается со мной подчеркнуто-отстраненно. В самолете я с ней не разговариваю. Я ее ненавижу. Я читаю книжку. То есть я смотрю в книгу и вижу там фигу. Мать тоже сидит с независимым видом. Прямо из аэропорта она отвозит меня в школу под Парижем. Короче говоря, в привилегированную тюрьму.
Школа расположена в уютном месте. Скромная. Для среднего класса. Здесь учатся дети врачей и адвокатов. Никаких арабских шейхов, ни детей русских богачей. Из русских я одна и еще хилый мальчик из Сибири, кажется, внук какого-то губернатора, Егорка. Для сибиряка Егорка был на диво робок душой, чрезвычайно слаб физически, и я взяла его под свое крыло. Он с детства рос во Франции. Мне кажется, что он с голубизной. Мы с ним подружились. Кажется, он в меня влюбился, впрочем, как в свою маму.
Конные прогулки в Булонском лесу, парижские музеи, чудесный климат сделали свое дело – я забыла и российскую слякоть, и свои страдания. Я отлично учусь и скоро стану самой лучшей не только в моей группе, но и во всей школе. Передо мной открывается перспектива поступить в Сорбонну бесплатно, в лучший в мире юридический колледж. Быть лучшей, стремиться к успеху – это стало для меня самой главной целью. Среди расслабленных ровесников я отличаюсь завидной волей к победе и отличными спортивными достижениями. Я мечу гандбольный мяч далеко, я прыгаю в длину как негритянская легкоатлетка и стреляю из лука.
Все девочки в школе без ума от нашего учителя физкультуры мосье Пьера. Он симпатичный парень, и я от скуки с ним кокетничаю. Он очень горячо отреагировал на это, причем совершенно всерьез. Я уже привыкла к тому, что моя природная воля города берет, поэтому меня даже не удивило, что мосье предпочел мое тяжелое русское кокетство уклончивым ухаживаниям мелковатых французских девочек.
Обычно я придуривалась на физкультуре и делала вид, что не могу освоить упражнения на коне или попадание мячом в корзину на баскетболе. Я била все мимо и мимо корзинки, причем делала вид, что ужасно расстроена этим. Ну, как тут не помочь бедняжке, то есть мне? И мосье Пьер любезно предложил мне позаниматься дополнительно. Уж я мазала мимо корзины, сколько хватало сил, мне это стоило большого труда при моей долговязости и природной ловкости рук. Я предусмотрительно не надела под майку лифчик, и развившаяся наконец на французской капусте грудь моя ходуном ходила под тесной маечкой. Наконец я так устала упражняться, что рухнула на маты в углу зала и заплакала. Мосье, окрыленный, поскакал меня утешать. И так увлекся, что залез своими ручонками мне под майку, а потом и вовсе взгромоздился на меня, не в силах сдержать чувств. Он шептал, что без ума от меня… Потом спросил шепотом: ведь ты не девственница? Я отводила глаза и сжимала колени. Мне нравилось доводить бедного парня, хотя я сама готова была ему отдаться, но посчитала, что уж это точно полный блуд…
По-моему, после этого случая мосье Пьер что-то понял про меня и совсем перестал смотреть в мою сторону. Он меня наказывал холодностью. А может, и впрямь возненавидел?
Машка написала мне из дома письмо.
Рома, писала она, месяц не появлялся в школе, говорят, сильно болел. Когда вернулся – был бледен и неразговорчив. В отсутствие его команду мойщиков машин перекупил конкурент из параллельного класса. Все ждали, что Роман снесет ему череп, но он даже не стал с ним разговаривать.
