ИГИЛ. Зловещая тень Халифата - страница 2

Вторым в равной степени важным примером является рост удельного веса капиталов родом из Персидского Залива на финансовом рынке Ближнего Востока и всего мира. Как показал Адам Хания, во всем регионе все большую роль стали играть конгломераты, объединяющие производственный, торговый и финансовый капитал: они инвестировали в производства и сервисы, и широко применяли взятки, интриги и шантаж для того, чтобы обеспечить себе выход на новые рынки в русле неолиберальной политики[13].

Расслоение сделало государства Персидского залива более мощными региональными игроками, чем они были когда-либо прежде. Они уже были в состоянии противостоять последствиям революций в Сирии и Египте – с одной стороны, поддерживая любые военизированные контрреволюционные силы, с другой – устанавливая гегемонию выгодных им исламистских вооруженных группировок.

Волна неолиберализма не то чтобы начисто смыла политические и социальные отношения предыдущих стадий развития капитализма – она, скорее, наложилась на них в новую и нестабильную эмульсию. Спустя 11 лет после вторжения США, Всемирный Банк констатировал в своем «Резюме по инвестиционному климату Ирака», что иракская экономика в общем и целом все еще находилась под государственным контролем: «частный сектор до сих пор играет очень малую роль даже там, где он присутствует, и предпосылок для его усиления не имеется»[14]. Это не значит, что проводившаяся неолиберальная политика не возымела действия – наоборот, она глубоко перекроила иракскую политическую и социальную систему. Этот процесс сначала протекал внутри государственного аппарата за фасадом Баасизма, и был порожден санкциями 90‑х. Затем разрушенный государственный аппарат был частично разрушен и воссоздан уже в виде власти сектантских партий и вооруженных ополчений после 2003 года.

Второй отправной точной нашего анализа является марксистский подход к рассмотрению вопроса о генезисе и развитии идей и идеологий. Рассматриваем ли мы религиозные верования в целом, конкретную сектантскую идеологию или политическую перспективу отдельного исламистского движения, марксистский анализ всегда помогает преодолеть отвлеченность теоретического рассмотрения и убеждение о том, что идеи существуют «сами по себе», без привязки к конкретным социальным и экономическим реалиям. В случае Ближнего Востока, множество мейнстримных аналитиков идут даже еще дальше – они утверждают, что как раз религиозные воззрения проживающего здесь населения порождают реальность, так что процессы, протекающие в регионе, можно понять только через призму «древней ненависти»[15]. Нет ничего удивительного в том, что идеи, которые несут бойцы ИГИЛ, часто описываются с помощью метафор, позаимствованных из биологии и эпидемиологии. Алистер Крук, в своей популярной статье, именовал ИГИЛ «мутацией ваххабистского гена», или, другими словами, переносом идеологии, разработанной мусульманским религиозным деятелем 18 века Мухаммедом ибн Абд-аль-Вахаббом и его последователями, на современные исламистские течения, лояльные династии Саудитов[16].

Проблема данных подходов не в том, что они всегда приводят к неверным выводам – скажем, Крук совершенно прав в том, что насажденный официальной политикой саудитов ваххабизм породил группировки, которые впоследствии стали представлять угрозу самому саудитскому режиму. Проблема в том, что принимая движущей силой истории идеи, а не социальные взаимоотношения, эти исследователи лишь наводят тень на реальные процессы социальной эволюции.