Игра как жизнь. Часть 2 - страница 40
– Учетная карточка научного работника;
– Копия Свидетельства об окончании высшего образования;
– Список научных трудов;
– Личный листок по учету кадров;
– Две характеристики;
– Автобиография.
Опись вложенных документов. 1937 г.
Как видим, многое удалось сохранить в семейном архиве до сегодняшнего дня. Именно это и позволяет мне писать книгу. Молодцы родители, сохранившие все эти документы, похвалю и себя, хранящего их последние тридцать лет, несмотря на многочисленные переезды и прочие проблемы. Обращусь и ко всем читателям: храните семейные архивы. Подлинная история семьи и страны – в них. Ее знание наполняет жизнь смыслом особой силы и важности.
За период работы в Омске отец опубликовал следующие работы: «Солевой режим Барабы» (1934), «Зола, как удобрение» (1936), «Коренная мелиорация солонцов» (1936), «Катионный обмен в солонцах» (1937), «Различная степень солонцеватости почвы и урожай пшеницы» (1937), «Характеристика почвенного покрова опытного участка» (1937). Последняя работа в соавторстве, остальные – самостоятельные.
Точную дату переезда отца в Днепропетровск я не знаю, но с 1 сентября 1937 года он – заведующий кафедрой агрохимии Днепропетровского сельхозинститута.
СОБЫТИЯ В СТРАНЕ И В МИРЕ, 1930—1937
Посмотрим, на фоне каких событий (а, быть может, – и по их причине…) шла жизнь в эти годы. Сразу скажу: СССР в начале этого периода и СССР в конце – две очень отличающиеся по своему социально-политическому и экономическому содержанию страны. Напомню о нескольких ключевых событиях, повлекших за собой радикальные перемены.
Политика
1930-й год начался с выхода постановления Политбюро ЦК ВКП (б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Об этом событии не забыли до сих пор. Меняется лишь его оценка – в зависимости от политической конъюнктуры. После гибели СССР в результате «перестройки» оценка стала носить предельно негативный характер. О коллективизации говорят как об огромном несчастье, свалившимся на страну и народ. В ход идут не только пропагандистские лозунги, но и воспоминания граждан, у которых были раскулачены дедушки и бабушки. Процесс раскулачивания действительно был болезненным и жестоким, – как и все, что шло под лозунгами «классовой борьбы». Эмоции потомков пострадавших на этих фронтах понятны и заслуживают сочувствия. В нашей семье тоже были пострадавшие, и я об этом написал в последующих главах. Другое дело, что исторический процесс этим не исчерпывается и не объясняется. Логическая цепочка, которую трудно отбросить: без коллективизации была бы невозможна индустриализация, без индустриализации было бы невозможно никакое развитие, да и само существование государства. Противопоставить этому можно лишь разговоры о «цене» (при этом в ход пойдут и семейные воспоминания, и Достоевский с его слезинкой ребенка): стоило ли такой ценой добиваться этой самой индустриализации, этого развития, суверенитета и прочего и пуститься в «сослагательное наклонение» – ведь можно было сделать иначе…
Я не считаю такие рассуждения бесполезными: всегда надо рассматривать другие возможности, всегда надо моделировать иные возможные пути, прогнозировать, моделировать. Но делать это честно и не ради политической конъюнктуры.
Из событий, о которых знали и говорили и в семье Христофоровых и, наверняка, среди студентов и преподавателей «Сибаки», упомяну т.н. процесс «Промпартии» (1930). Из нашей семьи он никого не затронул, но событие широко освещалось.