Игра с мечтой - страница 28

Когда я выросла, я поняла, что во многом из-за меня он ценил маму Тоню, а не только за её любовь к нему самому. Он видел, что его девочка теперь тоже ходит чистая, свежая, да к тому же дружна с родной дочерью новой жены. В этих отношениях с новой женой было больше уважения и тепла, чем любви и страсти.

Я, вероятно, на подсознательном уровне впитала первый сценарий папиной любви. И мечтала именно о такой любви будущего мужа ко мне.

Моё первое осознанное воспоминание о папе – это его, в некотором роде, предательство. Я чем-то заболела, и именно папа повёл меня в больницу. Она находилась не очень далеко и, вероятно, у меня поначалу не было температуры и сильных болей, раз мы туда пошли пешком. Я помню, как мы с ним проходили по влажному после дождя школьному стадиону с ярко окрашенными металлическими лестницами и брусьями. Потом мы вошли в здание больницы. Я не помню, как меня осматривали или что-то подобное. Помню только, что меня отвели одну, уже без папы, в палату к каким-то незнакомым людям, а папа ушёл! Я осталась там одна. Было мне, как я выяснила потом в сознательном возрасте у мамы, четыре года. Я не понимала, что он меня тут оставил и не придёт за мной, чтобы отвести назад домой. Всю ночь я, то спала, то просыпалась и плакала. Наутро пришла моя бабушка, моя спасительница. Именно она осталась в больнице на несколько дней. Даже сейчас я помню, какой халат она носила, пока там находилась со мной.

И, тем не менее, я не впала в обиду и не считала, как сказала в самом начале, предательством поступок папы. Папу я любила. Мне с ним было спокойно. И у меня с ним были замечательные отношения. Почему-то по имени – Лёня – его называли только в семье, а все друзья называли Блондин. Он, действительно, был блондином с голубыми глазами, прекрасной фигурой и доброй душой. Он был самым хорошим врачом для всех своих больных. Но вот помощником маме он был некудышним. Но это я пойму позже.

А в детстве мы по установленному ритуалу каждое воскресенье шли на базар (так на юге исторически называются рынки), и по дороге я рассказывала ему про школу, про друзей, учителей, а папа просто молча, внимал. Он любил ходить во все мои многочисленные школы на собрания и слушать, как учителя меня расхваливают. Придя на базар и купив всё по списку, составленному мамой, он мне говорил: «Долг исполнен, а что хочешь ты?» И покупал то, что по сиюминутному желанию мне приглянулось – солёный огурец или помидор, варёного рака или пастилу.

Не знаю как, но получалось, что мою сестру папа и на балет водил, чтобы она что-то из его собственных умений унаследовала, и на коньках научил кататься, и на велосипеде, и в горы на Кавказ с собой прихватил, и на занятиях гимнастикой настоял. Мне из всего перечисленного только гимнастика и досталась, и то ненадолго, так как уже через год наши с сестрой смены в школе не совпали, а ездить на трамвае одной мне в то время ещё не разрешали. Но в обиды или ревность я впала. Это просто констатация фактов.

Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я внешне вполне «тянула» на все шестнадцать и потом уже не сильно менялась. Идя с папой по городу, я чувствовала, как ему приятно быть в компании такой привлекательной девушки, какой я была. Тем же летом, наконец, повезло мне, а не сестре, по вполне объективным обстоятельствам. Сестра поступила в университет в другом городе и находилась там. И папа взял с собой меня на отдых к морю. Мы вдвоём, без мамы двинули в пансионат, который находился на одной территории с международным студенческим лагерем.