Если вы, дочитав до конца эти раздумья, все еще не поняли, почему же так трудно с богатым мужчиной и почему от него уходят, а иногда и бегут сломя голову, то вам, вероятно, будет совсем нелегко даже представить, что этого мужчину можно действительно очень искренне и очень нежно любить. И тогда вам, может быть, стоит патологически завидовать Даше Жуковой, которая каждый день ловит на себе взгляд влюбленного Романа Абрамовича.
Лично я смогу ей позавидовать только в одном случае: если она действительно его любит и если он, хотя бы раз сам, лично, купил ей букет цветов.
Моей подруге Анечке становилось все скучнее и неинтереснее жить в огромном доме на Рублевке, просиживать время на «Веранде», «Причале» и гулять по Barviha Luxury Village, покуда Антон зарабатывал очередной миллион. Она все труднее и труднее засыпала в каком-то безвоздушном своем одиночестве.
А сейчас ей и вообще плохо в ее московской квартире. И не потому, что площадь ее не две тысячи квадратных метров, и не потому, что теперь рядом нет роты прислуги, и не потому, что последний раз она улетала из Шереметьево-2, а не из Внуково-3 на Embraer Legacy. А потому, что ей плохо, очень плохо без Антона и мучительно хочется услышать его такое нежное и нужное:
– Солнце, ну как ты?
– А как ты?
– Плохо.
– Почему?
– Ну тебя же нет рядом.
В дверь постучались. Деликатно, подушечками пальцев. Так просятся войти только свои. И я, машинально взглянув на часы – шел седьмой час утра, ненавижу бессонные ночи, – не спрашивая, повернула продраенную до блеска бронзовую защелку.
– Привет, – одними губами, без звука сказала Танька, проскальзывая ко мне в своем темно-коричневом, бархатисто-мягком Juicy Couture. – Ну ты и накурила! Не спала, что ли? – Она показала на святящийся экран моего Sony, где я только что, перед самым ее появлением, поставила последнюю точку.
– А ты? – спросила я, допивая из чашки последний глоток горьковатого и уже остывшего зеленого чая.
Танька вытянулась на моей так и не разобранной кровати, закинула за голову руки и, не открывая глаз, как бы выдохнула:
– Спала… с Томасом.
Я подошла к окну и впустила в комнату отсыревший, почему-то пахнущий грибами и опавшей листвой, не очень холодный ветер.
– Значит, еще одна звездочка на фюзеляже?
– Ага… – хмыкнула Танька.
Когда-то давно, после очередного постельного подвига Коркиной, наша остроумная Машка придумала:
– Ты у нас, как тот истребитель, со звездами на фюзеляже. Сбила и нарисовала.
Это запомнилось. Вошло в наш шутейный обиход.
– А хирург из Сан-Диего оказался женатым, – сморщила нос Танька.
– Знаешь, меня это почему-то не удивляет. Вполне прогнозируемо… Ты об этом узнала до или после?
– После, – запросто призналась Танька. – Сама не понимаю почему, но сейчас прямо всплыла перед глазами его красивенькая фляжка с шотландским виски. Молодец, про жену сказал и протянул ее мне, вроде чтобы известие запила. – И по-киношному, как будто и сейчас в руках у нее была та самая фляжка, показала.
– Сожалеешь?
– Ни о ком. Ни о чем. Синева, синева, синева… – слегка фальшиво, напела Танька строчку из Иркиного романса.
Я присела к ней на кровать и ласково тронула кончиками пальцев уже приведенное в полный боевой порядок лицо.
– Ну и дурочка ты, Танька. Дурочка…
– Ага… – шмыгнула носом она. – Почему у меня так получается? Почему?
Коркиной двадцать семь лет. От природы русая, длинноволосая. С ладной фигуркой. А вот ростом не вышла, только-только под метр шестьдесят. Лицо привлекательное, с темно-голубыми глазами, чуть-чуть оттянутое книзу, с мягко очерченной подушечкой подбородка. В меру длинная, упругая шея. Если же что-то у Таньки не так, так это нос. Он немного, но все же длинноват, отчего как бы припадает на верхнюю губу.
