Единственная хорошая новость: правительство пообещало сделать исключение для семей, чей бизнес признавался важным для государственной экономики или играл значимую роль в удовлетворении военных нужд, а Фридманы, скорее всего, могли считаться именно такой семьей.
У внучек Хаима Гросса, Аделы и Деборы, тоже были шансы на освобождение от работ. Когда Гроссы решили, что Дебора достигла достаточного возраста для брака с Мартином Гросманом, они рассчитывали тем самым обеспечить ей двойную защиту: с одной стороны – муж, с другой – дед. Адела, которой едва исполнилось 18, подобной двойной страховки не имела.
Гелена Цитрон, несмотря на свою редкую красоту, замуж пока не вышла, а ее семья богатством не отличалась. Едва ли Цитроны могли ожидать поблажек. Если Гелена не найдет мужа как можно скорее, ей придется отправиться на работы. Ее старшая сестра Ружинка Граубер была замужем и с ребенком, так что могла быть спокойна.
Ганна Фридман теребила фартук и хмурила брови. Претендовавшие на освобождение от работ семьи не могли не приветствовать это решение правительства, но у соседей Ганны тоже есть дочери. Что будет с подругами Эдиты и Леи? С Марги Беккер, с Жéной Габер, с рыжеватой блондинкой Анной Гершкович – хрупкой девочкой, не созданной для фабрики или фермы? А с добродушной, пухлощекой Аннý Московиц, которая всегда находила предлог заглянуть к Фридманам в хлебопечные дни? Аннý любила хлеб госпожи Фридман. Получит ли освобождение Ирена Фейн – ведь ее заработок в фотолавке так помогает семье? Почему все не могут просто остаться, где они есть, и работать на правительство дома? Пока дочери убирали со стола после ужина, Ганна не находила себе места. В следующий раз она непременно сделает чуть больше теста, чтобы испечь лишнюю халу для Аннý.
Со своего места у печи в «чистой комнате» Эммануил видел озабоченное лицо жены. Их дочь вполне «созрела для работ», тут и говорить не о чем.
– У Леи уже готовы документы для Венгрии, – напомнила Ганна супругу. – Пусть девочки будут там, где хоть немного поспокойнее. Когда Лея устроится, Эдита тоже сможет тайком перебраться к ней. Лучше уехать вовсе, чем на работы.
Эммануил не одобрял, когда кто-то увиливает от правительственных предписаний.
– Это закон, – ответил он жене.
– Это плохой закон.
– Но все равно – закон. – Когда закон нарушают еврей и нееврей – это две разные вещи. Эммануил опасался последствий.
Спор в доме Фридманов в миниатюре отражал дилемму, с которой столкнулись евреи по всей Словакии.
Снег перестал быть девственно-белой пеленой и превратился в серую грязь. Ветви сосен гнулись под тяжестью покрывшего их льда и ломались на безжалостном ветру. В ландшафте теперь доминировали заструги. По мерзлой земле бегали снежные змейки. По ночному небу проплывали огромные грозовые тучи и, минуя венгерскую границу, направлялись в сторону Восточного фронта.
Ни в одной еврейской семье в ту неделю не спали как следует.
В Прешове Адольфа Амстера заверили, что, поскольку у него важный бизнес, его семья непременно получит освобождение и младшая дочь Магда будет в безопасности. Гартманы, владельцы крупной молочной фермы, тоже ожидали поблажек. Послушать людей – казалось, что освобождения получат все: хозяева фабрик, искусные лавочники, фермеры. Любой семье, у которой есть свой преуспевающий и жизненно важный для словацкого правительства бизнес, разрешат оставить дочерей дома.
