Местные же, замешкавшись дома со сборами, теперь торопливо шагали к пункту регистрации, и на всех улицах, по которым они шли, им со дворов махали матери. В числе этих девушек были дочь зажиточного рабби Клари Атлес, нескладная Жéна Габер, красавица Гелена Цитрон, шумная Марги Беккер, величавая Рия Ганс со своей младшей сестрой, кудрявой Майей, Леины подруги Анна Гершкович и Аннý Московиц, захватившая с собой буханку, испеченную для нее госпожой Фридман. Они нагнали Эдиту с Леей, которых знали всю жизнь, и все вместе, перейдя через пути, направились к старому школьному зданию.
Местный полицейский у дверей наказывал родителям оставаться на улице и ждать снаружи. Девушки сами выстроились друг за дружкой и пошли внутрь школы, куда их уже больше года не пускали учиться. Полицейский знал почти всех этих девочек еще с тех времен, когда они играли в пятнашки и держались за мамкины юбки. В конце концов, в Гуменне вообще все друг друга знают. Было ли ему известно что-то большее? Если и было, он не сказал. Шторы в школе опустили, чтобы никто не заглядывал в окна.
Мы можем представить, как они послушно входят в здание: рыжеватая блондинка Анна Гершкович, за ней – жгучая брюнетка Гелена Цитрон, следом – золотоволосая Адела Гросс. Волосы расчесаны и убраны, из-под зимних шляпок выбиваются кудряшки. Без старшей сестры Адела выглядит немного растерянной. Эдита держится поближе к сестре и опасливо посматривает по сторонам. Она уезжала из дома единственный раз – когда навещала дядю в Стропкове, и мысль об отъезде на несколько месяцев наполняла смятением. Но ведь она будет не одна, а с сестрой и подругами.
– Мы молодые и сильные. Ничего особенного не случится, – бодрилась одна из Аделиных подруг, и ее юная бравада вселяла в других оптимизм.
Перешептываясь, девочки медленно продвигались к двум длинным столам, где выпаливали свои имена, многие – с заготовленными заранее отговорками. В голосах девушек побогаче звучали хозяйские нотки – ведь для них обещали сделать исключение. В любую минуту на дороге могут появиться родители, размахивая документами, которые избавят их от трудовой повинности. Они были уверены, что с ними будут обращаться уважительно в силу положения их семей, и прятали свои сомнения и тревоги за напускным гонором. Среди девушек победнее кто-то смирился с судьбой, а некоторые протягивали клочки бумаги, где удостоверялся статус «кормилицы семьи», все еще пытаясь упросить, чтобы их отпустили. Никто из гражданских чиновников не реагировал на жалобы о тяготах и не обращал никакого внимания на социальное положение отцов.
Если кому и хватило самоуверенности прямо заявить об обещанном освобождении, так это девушке из самой богатой в Гуменне еврейской семьи. Адела Гросс бросила горделивый взгляд на устрашающего вида мужчин, вопросительно подняла брови и сообщила, что она – внучка видного лесопромышленника Хаима Гросса. И что льготу ему обещал лично президент Тисо. Но они смотрели куда-то сквозь нее.
– Следующая!
Когда мужчины не хотят, чтобы им докучала женщина, у них есть такой особый взгляд – настолько пренебрежительный, что женщина чувствует, как ее презирают… больше того, просто не видят, ее для них как бы не существует. Именно такой взгляд ловили сейчас на себе девушки. Многие из них впервые столкнулись с подобным расчеловечиванием.
Эдита обратила внимание, что за длинным столом рядом с гражданскими чиновниками сидят несколько гардистов и один эсэсовец. Это удивило ее. При чем тут СС?
