– Прямо сейчас и пойду.
И, высоко подняв подбородок, топаю к двери. Распахиваю ее и вываливаюсь на улицу. Сердце стучит где-то в горле, коленки трясутся. У меня всего секунда, чтобы решить: идти поперек его воли или позорно подчиниться. Но ноги сами уже несут меня к большому светлому дому напротив.
Иду. Быстро стряхиваю слезу и отгоняю воспоминание, которое преследует меня последние восемь лет.
Мы в суде. Родители разводятся. Удар молотка, и меня начинают оттягивать назад, отнимают от мамы. Я тяну и тяну к ней свои тощие ручки, плачу, не понимаю, как такое может быть. Почему нас разлучают? А она виновато закусывает губу и прижимает ладони к своей груди. Словно ей сердце вырезали.
Мы смотрим друг на друга очень долго, наши взгляды не разорвать, как и нашу связь. Мы едины. Но ровно до того момента, пока отец не выносит меня из зала на своих руках.
Я останавливаюсь, выдыхаю и решительно стучу в дверь напротив, умоляя, чтобы внутри никого не оказалось. Незаметно смахиваю еще одну подступившую слезинку. Робко оборачиваюсь и вижу папочку, застывшего у окна.
«Пусть никого не будет дома. Пусть не будет».
Но из-за двери доносятся неторопливые шаги. Три, два, один. Сердце замирает.
– Привет, – хмыкаю я, когда передо мной предстает мальчишка.
Выше меня на полголовы. Медно-рыжая копна волнистых волос, тонкий, прямой нос, сжатые в линию искусанные губы и пронзительные зеленые глаза.
Сначала он бледнеет, словно привидение увидал, а затем начинает медленно покрываться краской. Сперва краснеет его шея, затем подбородок, щеки, лоб. Совершенно белая кожа вмиг становится пунцовой, и выглядит это так, будто он сейчас закипит, как чайник. Вот-вот пар из ушей повалит.
– А…Э… – мычит он, выпучив глаза.
Приступ у него, что ли, какой? Начинаю переживать за парня.
– Слушай, – говорю, оглядываясь назад, – ты бы хоть улыбнулся, а?
– Э… – Точно немой, блеет он.
Сглатывает неприлично громко и широко распахивает свои глазищи.
– Понятно. – Нервно почесываю свой лоб, а затем пристально смотрю в его лицо. – Ты Майкл, да?
– А…да…
– Значит, так, Майкл. Ты сейчас улыбаешься, делаешь вид, что рад меня видеть. Я улыбаюсь тебе в ответ и вхожу, потому что моему папочке позарез нужно, чтобы я подружилась с кем-то из местных. Лады?
– Ы… – коротко кивает парень, делая неуверенный шаг назад.
Наверное, это означает «лады».
Поэтому я с облегчением шагаю внутрь. Уши рыжего к этому времени делаются уже адски пунцовыми. Боюсь, если прикоснуться к ним, можно знатно обжечься.
– Ну, привет, сосед. – Оглядываюсь по сторонам. – Рассказывай, как жизня?
Она проходит в гостиную, а я наваливаюсь на дверь, чтобы не потерять сознание. Пользуюсь тем, что можно отвернуться и отдышаться. А еще несколько раз проорать про себя: «Господи, это что, все реально?!»
Медленно тяну носом воздух, выдыхаю, оборачиваюсь и… застываю. Элис стоит, сложив руки на груди в замок, и пристально смотрит на меня. У меня в горле моментально пересыхает, ноги делаются ватными, а мозги, которые способны в уме складывать шестизначные числа, напрочь отказываются подчиняться.
– Стесняюсь спросить, – вздыхает она, продолжая гипнотизировать взглядом, – как ты живешь в этом музее? У моего отца в операционной не так чисто, как у вас.
– Хм. – Мысленно умоляю дар речи вернуться ко мне. И желательно побыстрее. – На самом деле, в операционной гораздо чище, потому что стерильность там обеспечивается за счет предупреждения занесения микроорганизмов из других помещения и распространения их по операционной. – Выпалив это, я поправляю новенькие очки и продолжаю: – Важную роль также играет вентиляция…
