«А, ведь, любишь же! Любишь! – Вкрадчиво прошептал внутренний голос. Она тогда отмахнулась, рассердилась даже.
Прошло время, но голос был терпелив: – Ну признайся же, признайся самой себе… Я, ведь, прекрасно знаю, что любишь!» – Да, люблю, ну и что? – Сердито ответила она, и, тут же, поняла, что да, любит, что ей плохо без него, трудно без него.
А потом, когда их группа ушла в разведку и, спустя неделю, вернулся только он один и принёс карту с разведданными в посеченном осколками маскхалате, измученный и худой, как щепка, она прижала его голову к своей груди, гладила его слипшиеся, грязные волосы, целовала его исцарапанное лицо, смывая пыль собственными слезами, шептала бессвязно слова любви и нежности.
…Спустя пол-года, в затишье между боями, сыграли, очень скромную, фронтовую свадьбу. Командир полка, высокий, беловолосый латыш, поздравил их с рождением новой семьи, пожелал им пронести свою любовь сквозь огонь войны, остаться живыми и невредимыми. Коптились на столе фронтовые лампы, сделанные из артиллерийских гильз, пили спирт из солдатских кружек… Через несколько дней НП (наблюдательный пункт) полка накрыло прямым попаданием тяжёлого снаряда…
Полк выстроился у свежевырытой могилы, прощался с обезображенными останками того, кто, ещё совсем недавно, был их командиром. Мария молча смотрела, как падала земля, скрывая могилу, как выравнивали лопатами холмик, выросший над нею… Безостановочно текли слёзы, она их даже не замечала… Звучали в голове слова: «Останьтесь живыми и невредимыми, пронесите свою любовь до светлого дня Победы, до конца дней своих, …живите!» Эти слова повторялись в голове снова и снова, и она ничего не могла с этим поделать, да и не хотела…
Воспоминание было таким ярким и реальным, такую боль она почувствовала при этом, что слёзы опять покатились по щекам. Она остановилась, опёрлась на врезавшуюся в кочку косу, постояла так несколько минут, постепенно успокаиваясь, стянула с головы платок, вытерла мокрое лицо и опять завязала платок. С усилием вытащила косу, вытерла лезвие пучком травы, долго точила её, затем набрала полную грудь воздуха, взмахнула косой.
Из-под самого лезвия, отчаянно махая крылышками, взвилась вверх серенькая птичка, забелели пятнистые яйца на дне гнёздышка. «Господи, ещё чуть ниже и разнесла бы в клочья гнездо! – Испуганно подумала она, подошла к росшему невдалеке кусту лозы, сломала ветку и воткнула её рядом с гнездом, чтобы нечаянно не затоптать его. – Живи! Маленькая мамочка!» – Подумала она.
Четыре сына уступом двигались за отцом, дружно взмахивая поблескивающими на солнце косами. Ровными рядами ложилась на землю скошенная трава. Поднималось солнце. Разноцветно вспыхивали под лучами капельки росы, заливались птицы в лесу. В низинах ещё плавал туман, клочьями поднимаясь вверх. Воздух свеж и сладок, дыши – не надышишься!
– Пап, а пап, – заканючил средний сын. – Давай, отдохнём, у меня уже коса из рук валится! – Отец остановился, оглянулся укоризненно, с размаху воткнул косу в землю.
– Пару минут, не больше, нельзя сейчас долго отдыхать, пока роса стоит, высохнет трава, тогда завтракать пойдём, отдохнём… Слабак ты, Вацлав, – не удержался от укора отец.– Что же мне, тогда, говорить, я, ведь, на одной ноге…
– Да, ты, вон, какой сильный! – Буркнул средний, опуская голову и краснея.
Алфред выдернул косу и стал точить её, его примеру последовали и сыны. И опять дружно взлетали косы, врезались, вжикая, в траву, которая покорно ложилась в ряды, прокосы становились всё длиннее и длиннее.
