Выслушивая это, у меня даже не возникло сомнений, что это чей-то розыгрыш. Это было настолько странно, настолько неуместно и контрастно, что едва не пробило меня на нервный смех. За все время обучения у меня не возникло даже одной мысли, что нечто подобное и вовсе возможно. Как и большинство людей в школе, я, конечно, порой замечал со стороны девочек кратковременную симпатию, но не от Полины. А ведь она и вовсе говорит о любви, а не о симпатии.
– Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь. Пошли меня куда подальше, назови идиоткой, выскажи недовольство… Только не молчи. – Говорила она, а я исступленно на нее смотрел, видя, как задвигались ее ноздри, вбирая побольше воздуха.
– Слать я тебя никуда не буду, но попрошу рассказать, кто и зачем тебя подослал, – говорил я, ощутив покалывания на пересохшем языке. – Это же явно чей-то розыгрыш.
Она тихо заплакала, приступообразно морща лицо и расслабляясь, чтобы потом вновь съежиться и выдавить новые слезы. Плечи ее содрогались.
– Да, – застонала она, бесшумно рыдая, – это розыгрыш, Саид. Шутка. Прикол. Ради этого розыгрыша я по три часа в день выбирала себе платье последний месяц, а придумывала образы еще в начале года. Ради прикола я неделю подговаривала школьного психолога позвать тебя на беседу и попросить заполнить тест, где был пространный вопрос лично от меня о твоем типе девушки, на который ты ответил: «У меня нет абсолютно никакого определенного типа ни внешне, ни внутренне». Ради шутки пыталась ненавязчиво выведать, какой у тебя любимый цвет, при этом даже от такого безобидного вопроса ощущая себя, как преступник, проходящий мимо полицейского. Да, Саид, только потому, что это чей-то розыгрыш, я стою сейчас в длинном платье без, как ты выразился бы, вульгарщины. Кто-то просто шутит, поэтому цвет моего выпускного платья именно того оттенка синего, который ты выбрал, когда я уговорила Лену Слободскую пристать с расспросами ко всем мальчикам, чтобы ты точно не заподозрил моей одержимости тобой… – она вдруг слабо хихикнула. – Даже сейчас я истерю тихо, а не громко, потому что знаю, что ты не любишь людей, которые зря шумят. Я такая дура… Стою перед тобой в этом платье и ною тебе о своей любви…
Я лишь тяжело дышал – так, словно я перед кем-то катастрофически провинился, и у меня нет ничего, что я мог бы взять себе в оправдание. Глядя в пол, я ощутил, что в глазах темнело. И по какой-то причине темнело сверху вниз, будто мне на глаза медленно скатывается козырек кепки.
– Полина, мне так жаль, что ты меня любишь… Искренне жаль… Я предпочел бы, чтобы у тебя не было ко мне никаких чувств…
– Знаешь, что такое любовь? – она повернулась ко мне, блеснув намокшими глазами. – Это то, что при всех этих обстоятельствах я все равно предпочитаю любить.
– Я не понимаю, за что тебе меня любить? Разве можно влюбиться в кого-то без твердого и четкого понимания, в чем вы сходитесь с человеком, а в чем – нет? Да я даже не красивый, а внешность… зачастую это первый критерий, по которому человек вообще выбирает, будет ли он давать волю чувствам или нет.
– Кто сказал, что ты некрасивый? – сказал Полина, стараясь аккуратно утирать слезы своими длинными тонкими пальцами.
– Хочешь, пойду к Капитану Крюку за его платком? – предложил я с ужасающе виноватой улыбкой.
Она рассмеялась сквозь слезы, продолжая осторожно смахивать слезинки и потряхивать руками, чтобы себя успокоить.
