– Каждый день я ждал, что меня позовут. Когда открывали дверь соседней камеры, как правило ночью, я знал, что ведут на расстрел. Подсознательно у меня начинало учащенно биться сердце и непроизвольно начинали дрожать мышцы. Особенно тогда, когда кто-нибудь из осужденных не хотел выходить из камеры и начинал кричать. Позже я привык к этому и уже не реагировал. К тому же мной овладело чувство, что Бог меня не оставит – все же я крещен таким человеком… Тогда Иван Дмитриевич уже жил в Тбилиси, и свои молитвы я адресовал ему.
В таком же положении были и другие, которые смирились со своей участью и на пороге смерти зло перешучивались.
– «Шашулькин идет по твою душу!» – выкрикивали они друг другу имя палача.
– 15 декабря 1945 года открылась моя дверь, и меня вывели, – тяжело рассказывал Иосиф. – Я не испугался, не могу объяснить, что я чувствовал. Про себя молился и просил Бога, чтобы скорее кончился этот ад. Через туннель мы вышли сначала на задний двор тюрьмы, а затем через заднюю калитку меня повели в сторону леса. Со мной шли семеро человек: начальник тюрьмы, прокурор, врач, палач Шашулькин и три конвоира.
Когда мы вошли в глубь леса, нас встретил еще один человек, который держал лопату и при свете висящей на дереве лампы рыл землю. Яма была готова уже примерно до колен. Мне развязали руки, и начальник тюрьмы сказал:
«Спускайся, остальное рой сам!»
Это трудно представить, но я обрадовался – перед смертью у меня появилась возможность хоть что-то сделать. К тому же и мысли можно будет привести в порядок. Лучше человеку умереть уставшим от дела, Бог его скорее примет. Сначала меня не торопили, однако потом, когда я устал, а устал я очень скоро – откуда мне было взять силы, от меня остался только скелет, – начали торопить: «Быстрее, у нас нет времени. В твоих интересах, чтобы могила была глубокой, чтобы собаки не нашли и не вырыли. А то зачтем тебе это за побег и казним второй раз…» – смеялись они надо мной. Хоть я и устал, но втянулся в шутку и стал копать веселей. В это время к нам подошли два человека. Один из них сказал:
«Хватит, прочитайте ему приговор, у нас и другие есть».
Я остановился и бросил к их ногам лопату. Мне прочли приговор и велели повернуться. Я повернулся и закрыл глаза.
Я совсем не нервничал. Только лицо матери предстало перед глазами, и я ясно увидел, что она улыбалась и что-то мне говорила, только я не понимал что. В ушах у меня звучали последние слова приговора.
Какое-то время я стоял как оглохший. Я устал ждать и ничего не чувствовал.
Потом я услышал голос, приказывающий мне повернуться. Сначала я не понял, что это говорят мне, и ему пришлось повторить. Я открыл глаза и, когда в третий раз услышал те же слова, повернулся.
Передо мной стояли только конвоиры и те два человека. Один сделал знак рукой, мол, поднимайся. Я попробовал, но ноги меня не слушались. В глазах у меня был туман, я не видел лиц. Два конвоира взяли меня за руки и как перышко подбросили вверх. Один из двух сказал мне:
«Ты уже расстрелян, так что можешь думать о новой потусторонней жизни. Ты ведь крещеный?»
После слов «думай о новой жизни» у меня возникло чувство, что я спасен.
Меня вывели из леса, на заднем дворе тюрьмы посадили в «воронок» и отвезли в изолятор МГБ.
В эту ночь я спал как убитый.
Во второй половине дня меня разбудили, дали новую одежду и уже через час посадили в отдельный бокс этапного «столыпинского» вагона. На четвертый день мы были уже в Москве. Меня отвезли на Лубянку, в подземную тюрьму МГБ. Там я оставался два дня, и на третий меня отвезли в Подмосковье.
