– Каково это: жить в том мире? Не ощущать себя моральной калекой?
Фокс изумлённо обернулась. Лица Лукерьи не было видно, но в голосе отчётливо проступало огорчение. Ого. Как же тяжело было ей все эти годы? Понимать, что ты неотъемлемая часть магического мира, но при этом абсолютно не нужна ему.
– Это… здорово, – Регина не видела смысла врать. – Мне жаль, что тебе не дали такой возможности.
Бледная скула дёрнулась в конвульсии.
– Не пытайся быть милой, – фыркнула Лукерья, делая очередной затяг и выдыхая клуб дыма.
– Не пытаюсь. Просто, наверное, в какой-то мере я могу понять, что ты чувствуешь, – Регина замерла напротив тлеющего уголька. От табачного дыма щипало в глазах. – И я могла оказаться на твоём месте. Мои способности долго не хотели просыпаться. Все поехали в школу в семь лет, а я только в одиннадцать. Я хорошо помню эту обиду. Даже спустя столько лет.
– Бедняжка, – снисходительно закатили глаза. И то верно. Нашла кому жаловаться. Это как безногому инвалиду в переходе плакаться, что новые кроссовки жмут.
– Но ведь всё не так плохо, верно? Ну то есть… – Регина смутилась. – У тебя есть замечательный дар. Немногие могут похвастаться тем, что способны контролировать зверей.
– Я их не контролирую. У нас с ними взаимное уважение.
– Но ты можешь принудить их выполнять твои приказы?
– Вроде того.
– Значит, контролируешь… – осторожно заметила Фокс.
– Только если того требует ситуация. Но чаще не приходится. Для них я кто-то вроде альфы, чьи приказы непозволительно игнорировать.
– Ты с ними общаешься?
– Мысленно.
– Значит, язык животных не понимаешь?
– Разумеется, нет. Кто я тебе, Маугли? – саркастично усмехнулась Лукерья, делая очередную затяжку. Выскочивший из-за верхушек елей круглый блин луны на мгновение выхватил из полумрака острые женские черты.
– А… – Регина неопределённо помельтешила кистью возле своего лица, не отрывая глаз от шрама Лукерьи. – Это они тебе оставили?
Раздавшийся смех резиновыми мячиками отскочил от стен тамбура.
– Нет, конечно. Это подарок Громова.
– Дениса? – изумлённо округлила глаза Регина.
– Да ерунда. Неудачно увернулась, – отмахнулась, словно речь шла о какой-то мелочи та, докуривая и проталкивая окурок через свистящую щель в полу. – Всё, хорош трындеть. Ты как хочешь, а я пошла спать.
Мало заботясь о других громыхнули раздвижные дверцы, ведущие в вагон. Фокс осталась одна. Сквозняки тамбура поспешно уносили в ночную улицу остатки дыма. Скрипела на несмазанных петлях приоткрывшаяся дверь туалета с характерным ароматом общественного заведения. Колеса меланхолично постукивали: тыгдык – тыгыдык – тык, тыгдык – тыгыдык – тык и так по кругу. За грязными окнами проносились тёмные силуэты, однако рассвет уже угадывался где-то далеко за горизонтом.
К обеду следующего дня становилось всё невыносимее. Солнце нещадно палило в окна, превращая и без того забитый плацкарт в парилку. Шебутная детвора носилась по узкому проходу. Кто-то до сих пор валялся в постели: читая или переговариваясь с соседом. Другие, те, кому предстояло скоро сходить с поезда, уже сложили постельные принадлежности и тихонько сидели. Вспоминали: всё ли собрали и ничего ли не забыли.
Генри проснулся лишь к полудню. Вполне бодрый, хотя без лёгкого похмелья не обошлось. Заботливая Регина попросила у проводницы горячий чай и теперь, наблюдая за тем, как ложечка устало размешивала сахар в прозрачном стакане, не могла удержаться от ехидства и от всей души поздравила Генри с боевым крещением, невинно полюбопытствовав, не хочет ли он ещё.
