Иллюзия вторая. Перелом - страница 44

– То есть, красный цвет на самом деле какой угодно, но не красный? – Агафья Тихоновна вытаращила глаза.

– Да, – подтвердил Артак, – то, что люди видят красным на самом деле обладает всеми поглощёнными им цветами, кроме этого самого красного, – он опять засмеялся, – для каждой длины волны человеческий мозг выбрал определенный цвет, который характеризует лишь наполненность луча энергией, и с радостью демонстрирует его каждый раз своему хозяину, когда он видит эти отражённые волны. Конечно, освещение должно быть достаточным, – дракон опять усмехнулся, – да это и так ясно, ибо отражается свет и ничто другое. С тем же успехом люди могли бы различать радиоволны и микроволновое излучение, да и любое другое, если бы природа посчитала необходимым предоставить им определенные органы чувств.

– Я знаю, знаю, – Агафья Тихоновна улыбнулась, – таким образом мудрая природа наделила людей дополнительной способностью познавать мир. Она дала людям цвет и многие из них даже превратили его в искусство – они смогли прикоснуться к вечному, смогли познать сам свет. Ведь посредством восприятия цвета, многие люди притронулись к истине, не так ли?

– Так, так, – дракон усмехнулся и добавил, – но многие из людей, даже находясь в мире двух цветов, даже в черно-белом мире, не смогли бы отличить один цвет от другого, не смогли бы отличить чёрное от белого, уж вы мне поверьте.

– Не смогли бы или не захотели бы смочь?

Артак внимательно посмотрел на Агафью Тихоновну.

– Скажем так – они были бы не прочь. Но…

– И в чем тогда дело? – акула нетерпеливо перебила дракона.

– В лени. Для того чтобы научиться видеть ясно и без искажений – без искажений даже от этой самой пыли, – дракон кивнул на разбросанные то тут, то там мешки, – необходимо вложить в себя очень много труда. А люди, в большинстве своём, совсем не любят трудиться. Люди предпочитают работать.

– А в чем разница?

– Разница в смысле. Трудиться – от слова «труд», а работать – от слова «раб».

– Откуда вы это знаете?

– Я смотрел и, следовательно, я видел. Причем видел своими собственными глазами и работу и труд.

– Наверное, вы много повидали, – Агафья Тихоновна задумчиво разглядывала Артака.

– Много.

– Вам было трудно?

– Нет, что вы, – Артак покачал головой из стороны в сторону, – мне было легко.

– Почему?

– Я смотрел, видел, познавал, учился, находил новое, и каждый раз прощался с этим новым, предвидя ещё более новое. И каждый раз прощал. Это всегда придавало мне силы.

– Как же это? Я что-то не пойму. Прощался и прощал – это какая-то игра слов? – Агафья Тихоновна на мгновение зажмурилась, как будто это помогало ей думать.

– Человеческий язык, а можно сказать – это вы сами и есть, – дракон рассмеялся, – единственный неподкупный свидетель.

Артак говорил медленно и внятно, словно давая понять, что повторять не будет.

– И если историю можно переписать хоть тысячу раз в угоду одному или другому событию, человеку или правительству, то язык… – он щёлкнул пальцами когтистой лапы, словно подбирая необходимое слово, – язык всегда развивался, развивается и будет развиваться в строгом соответствии с самим человечеством. Он формировался и формируется созвучно и сообразно реальному течению событий. И, именно поэтому, изучая процесс формирования новых слов – как песчинок одного большого и целого организма под именем «речь», мы всегда и с колоссальной, с потрясающей точностью можем определить то, что было в той или иной эпохе. Да мне ли вам рассказывать? – Артак явно намекал на прямую причастность самой Агафьи Тихоновны к человеческой речи, – вы, столь искусно владея этим инструментом, сами по себе являетесь безукоризненным и безупречным, бесхитростным и безгрешным, честным и благородным и самым что ни на есть порядочным, правдивым и прямодушным учебником по всей человеческой истории.