Временное жильё, оставшееся на балансе, в конце XX века стало подменным фондом предприятия, где работал простым рабочим её муж Леонид. В барак селились на неопределённый срок молодые не амбициозные семьи, полукриминальные элементы и спившиеся одинокие дедушки. В подвалах бегали крупные крысы в поисках хоть какой-нибудь еды, опрокидывали редкие банки с вареньем, а в коридорах носились орды играющих в войнушку детей, таскающих дохлых грызунов за облезлые хвосты.
В тот вечер Лёня, высокий худощавый мужчина с флегматичным характером, быстро пьянеющий от одной рюмки алкоголя, подрался с соседом, выбил тому передний зуб. А сам спрятался дома, как трусливый мальчик. Мила вернулась после работы, в то время она работала учителем французского языка, и принялась готовить ужин в маленькой кухне. Как фокусник, из небольшого набора продуктов, что они могли себе позволить в момент перестройки и страшного дефицита, пыталась приготовить полноценный ужин. Лёня, укрывшись с головой в одеяло, спал или искусно притворялся. Мила не догадывалась об этом происшествии. Её голова была занята размышлениями о предстоящем собрании с родителями учеников.
В какой-то момент она услышала страшный стук чего-то металлического в дверь. Первым делом она подумала, что что-то упало в общем коридоре. Ничего не подозревающая, открыла деревянную дверь и увидела занесённый над собой топор. Сосед из пятнадцатой квартиры замахнулся и начал опускать топор над её плечом. И только её невинный и недоуменный взгляд, не понимающий происходящее, остановил трагический полёт смертельного удара. В его безумных белых от гнева глазах промелькнул страх, но рука опускалась по инерции.
Мила закрыла дверь, топор вонзился в дверное полотно и уголок металла пробил его. Только тогда она осознала, что снова некто невидимый её спас от верной смерти. Хорошо, что Женька в этот момент была в детском саду и ничего не видела. Силы покинули её, и она упала без сознания. Муж вместо полиции вызвал скорую и никаких пояснений по причине обморока не дал.
На утро Мила узнала, что у неё, кроме всего прочего, был непроизвольный выкидыш. Тем не менее, в суд на соседа она не подала, так как боялась за свою жизнь и за Женьку, опасалась угроз соседей. Они слишком мало зарабатывали, чтобы арендовать отдельное жильё, поэтому приходилось оставаться в послевоенном бараке, пропитанном негативными эмоциями до краёв.
Ей так хотелось поскорее уехать из этого ада с пьющими отцами, нещадно избивающими своих детей; от их слишком бесцеремонных и сварливых жён; от хронических рецидивистов-тюремщиков, пристающих к ней по вечерам; от наглых и любопытных тараканов; от общественного, не запирающегося изнутри, туалета, напротив футбольного поля, куда мальчишки специально колотили в дверь мячами; от зябкого зимнего холода, когда никакая печь не могла согреть и Женька постоянно кашляла; от осеннего дождя, проникающего сквозь дырявую раму, стекающего на деревянный пол.
Мила, в холодном поту, сидела на кровати, щупала себя за ноги, трогала лицо и волосы. Эмоциональный шок от пережитого был настолько силён, что она ещё частью сознания находилась в этой кухне между остывшей печкой, где уже начали отваливаться куски кирпича и оттуда выходил дым, видела синее эмалированное ведро, служившее умывальником, с такой же кружкой. Ей казалось, что она могла потрогать замочную скважину или небольшую цветную занавеску на внутреннем окне между кухней и комнатой, за которым виделся диванчик, где спала Женька. В центре единственной комнаты стояло кресло-качалка на круглом пёстром ковре, который её креативная мама связала деревянным крючком из кусков старой одежды.
