Хадижат продолжала готовить ужин. Баху с дочерью тоже вернулись в аул.
Доного, раскинув руки, спал на овчинном тулупе, издавая богатырский храп. Баху, вбежав в саклю, со злостью толкнула его ногой в бок. Не открывая глаз, он перевернулся вниз лицом и продолжал храпеть. В комнате было темно. Женщина зажгла лампу и вновь, подойдя к мужу, поддала ему в бедро острым носком башмака, но уже более чувствительно. Доного встрепенулся, сел и, часто моргая покрасневшими глазами, стал озираться.
– Пьяный осёл, спишь преспокойно, чтоб тебя шайтаны на том свете в кипящем чане утопили!
– Ты что, с ума спятила? На мужа! – стал возмущаться Доного.
– Ах ты проклятый пьянчуга, глаза таращишь, чтоб они у тебя повылазили, бесстыжий бродяга!
– Замолчи! – грозно пробасил Доного.
– Ты ещё заставляешь меня молчать! Старый ишак, лучше бы ты не вернулся домой. Мне было бы легче, если бы поднесли папаху, наполненную твоими глупыми мозгами. Пусть бы лучше вражеские пули изрешетили грудь твою, когда ты возвращался из Шуры.
– Эй, глупая женщина, чего раскаркалась, как ворона? Замолчи, или я убью тебя!
– Он убьёт меня, – с язвительной усмешкой сказала женщина. – Пропойца! Черное пятно позора! Лучше б твоя кожа превратилась в мешок, наполненный костями, чем на мизинце моего сына сломался ноготь!
– Я муж тебе или кто? – закричал Доного.
– Ты гяур, а не муж. Я сама зарежу тебя, как жертвенного барана, и буду смазывать твоим салом сапоги своему сыну, – пригрозила взбешенная жена.
Доного, сощурив глаза, посмотрел на супругу, которая была на голову выше его и сильнее физически. Решив, что сейчас с нею шутки плохи, он спросил:
– Где мой сын?
– Ты не достоин называться его отцом, – грубо ответила женщина.
– Это я не достоин? Родной отец? Кто же тогда достоин? Да он весь в меня. Клянусь Аллахом, из него получится прекрасный акробат, если он научился танцевать лезгинку на канате.
– Хватит с нас одного шута, дьявол бы тебя удавил…
Не обращая внимания на слова жены, Доного продолжал:
– Мой Шамиль – лучший бегун и пловец. Его как непревзойдённого джигита знают все койсубулинцы. Никто в Гимрах так ловко не владеет кинжалом и не стреляет так метко в цель.
В дверях показалась Патимат. Услышав слова отца, она сказала:
– Ты не любишь Шамиля.
– Нет, я люблю его больше вас всех.
– Если бы любил, не напился бы, а ещё клятву давал ему, что пить не будешь.
– Давал, давал, но пришлось нарушить.
– А он из-за тебя бросился с…
– Да он лучший прыгун в селении, – не дав договорить дочери, продолжал Доного.
– Уйди, не разговаривай с ним! – крикнула Баху.
Когда девочка вышла, Баху схватила валявшийся у порога рваный чарык и запустила им в голову мужа.
– Блудница! – заревел Доного. Он попытался было встать на ноги, но, покачнувшись, снова упал на тулуп. – Ах ты, змея, я вырву твой ядовитый язык! – Ползая на четвереньках, он стал шарить вокруг себя. Наконец нащупал кинжал. Взявшись за рукоять, хотел было оголить лезвие.
Баху, подойдя к нему, вырвала оружие. Доного бросился на женгу. Женщина опрокинула его навзничь.
– Ах ты, кобыла!
– Вот тебе и кобыла, одним взмахом хвоста сбросила такого вонючего седока, как ты, – язвительно процедила Баху.
Хлопнув дверью, она вышла из комнаты…
Проснулся Доного поздно. Приподняв голову, оглядел комнату. Возле окна сидела дочь. Раскачивая глиняную миску из стороны в сторону, она сбивала масло.
– Патимат, почему не разбудила к утренней молитве? – спросил он.
