Когда он затих, я еще подержал его чуток, потом уложил поперек кормы. Он лежал на спине, притихший, в отличном костюме, свесив ноги в кокпит; так я его и оставил.
Я сгреб деньги с палубы, пошел в рубку, зажег нактоузный огонь и пересчитал их. Потом встал за штурвал, а Эдди послал на ют за железякой, которой пользуюсь заместо якоря, когда мы рыбачим на отмелях или там, где каменистое дно.
– Я не найду, – отвечает. Страшно ему было оказаться возле мистера Синга.
– Стань к штурвалу, – сказал я. – Держи в море.
Под палубой шла какая-то возня, но этих я не боялся.
Я взял парочку подходящих кусков железа, которыми разжился на старом угольном причале на Драй-Тортугас, и линем прихватил их к щиколоткам мистера Синга. А потом, когда мы отошли мили на две еще мористее, я его столкнул. Он с готовностью съехал по роульсу. В карманах я у него не рылся. Связываться еще.
Он немножко протек на корму изо рта и носа, я забросил ведро, и меня чуть не выдернуло за борт, на нашей-то скорости, и хорошенько почистил под кормой шваброй.
– Сбавь ходу, – сказал я Эдди.
– А если всплывет? – спрашивает.
– В том месте, где я его окунул, семьсот саженей глубины, – говорю. – Это, брат, не шуточки. А всплывать он начнет, только когда загазит, и то его потянет течением, да и всю дорогу рыб прикармливать будет. Да ну к черту, – говорю, – нашел из-за чего беспокоиться.
– А чего ты с ним не поделил-то? – спрашивает меня Эдди.
– Да ничего, – отвечаю. – Покладистый уж больно, в жизни таких не встречал. Как пить дать, дело нечисто.
– Убивать-то зачем?
– А чтоб дюжину других желтопузых давить не пришлось.
– Гарри, – говорит. – Дай глотнуть, тошнехонько мне.
Дал я ему отхлебнуть.
– А с косоглазыми теперь что? – спрашивает Эдди.
– Долой с борта и как можно скорее, – отвечаю. – Пока всю каюту мне не провоняли.
– И где ты собрался их ссаживать?
– А вон на том пляже.
– То есть поворачиваем?
– Поворачивай, – говорю. – Только медленно.
Мы шли малым ходом над рифом, пока перед нами не забелел в темноте пляж. Риф этот лежит довольно глубоко, а дальше дно совсем песчаное, пологое, до самого берега.
– Марш на бак, глубину мерять.
Эдди стал делать промеры багром, на древке показывая отметины ладонью. Потом махнул мне, мол, стоп. Я пошел на ют.
– Здесь уже метра полтора.
– Встаем на якорь, – говорю. – Если что случится, просто рубим конец.
Эдди вытравливал якорный конец, пока лодку не перестало тащить. Когда он затянул узел, течением ее развернуло кормой к берегу.
– Ты знаешь, здесь ведь песок, – сказал он.
– Сколько сейчас под кормой?
– Метр с чем-то.
– Бери винтовку, – говорю. – И повнимательней.
– Дай разочек, – просит. Он здорово раскис.
Я дал ему глотнуть и взял помповик. Отомкнул дверь в каюту, распахнул ее и сказал:
– Выходи.
Не тут-то было.
Потом один китаёза высунул голову за дверь, увидел Эдди с винчестером и тут же нырнул обратно.
– Выходи давай. Никто вас не тронет, – говорю.
Та же история. Только гомонят вовсю, а больше ничего.
– Эй! Вылетай! – заорал Эдди. Ей-богу, не иначе, до бутылки добрался.
– А ну отставил ее в сторону, – сказал я ему. – Или сам у меня с лодки вылетишь. – Выходи, – продолжаю я им. – Не то стрелять начну.
Смотрю, а один из них выглядывает из-за двери; увидел, должно быть, пляж, потому что пошел бормотать что-то по своему.
– Давай уже, – говорю, – а то правда выстрелю.
Они и полезли.
Я вам так скажу: надо быть не знаю каким душегубом, чтобы взять и расправиться хотя бы с китаёзами, к тому же дело это не только хлопотливое, но и пачкотное.
