Цезарь, находясь во главе верных ему когорт на берегу Рубикона, прекрасно осознавал, что влечёт за собой переход этой реки: «Здесь он помедлил и, раздумывая, на какой шаг он отваживается, сказал, обратившись к спутникам: „ещё не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик, и всё будет решать оружие“.»[99] По другой версии сказал Цезарь так: «Если я откажусь от перехода, это будет бедой для меня, если перейду – для всех»[100], он понимал, «…началом каких бедствий для всех людей будет переход через эту реку и как оценит этот шаг потомство. Наконец, как бы отбросив размышления и отважно устремляясь навстречу будущему, он произнес слова, обычные для людей, вступающих в отважное предприятие, исход которого сомнителен: „Пусть будет брошен жребий!“ – и двинулся к переходу»[101].
Короче, «решив воевать, Цезарь с войском перешёл Рубикон»[102].
Цезарь не зря столь тягостно размышлял об оценке потомками его решительного поступка. Подавляющее большинство историков, со времён античных и до времён новейших, традиционно винит именно Гая Юлия Цезаря в развязывании гражданской войны в Римской республике в 49 г. до н. э.[103]
Движение Цезаря на Рим оказалось, как известно, замечательно успешным. Хвастливые слова Помпея: «Стоит мне только топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же из-под земли появится и пешее, и конное войско», оказались звуком пустым[104]. Топать он мог сколько угодно. Мог даже исполнить воинственную «пляску салиев» (пляска жрецов Марса и Квирина на празднестве в честь бога войны Марса), но собрать сколь-либо серьёзные силы в Италии для отпора Цезарю, у которого при переходе Рубикона было всего пять тысяч пехотинцев и триста всадников, Помпей оказался не в состоянии и был вынужден покинуть Италию. За Цезарем пошли все слои населения Италии и даже солдаты собственных войск Помпея. Нельзя не согласиться с выводом, что победное шествие Цезаря в Рим при массовой поддержке италийцев стало своеобразным референдумом, обеспечившим доблестному Юлию господство в Италии, а это и стало залогом его грядущей победы в начавшейся не по его вине гражданской войне[105].
Отчего же тогда так устойчива точка зрения, что именно Цезарь – главный виновник гражданской войны?
Здесь представляется справедливым объяснение, что его главные противники – Марк Порций Катон Младший и Марк Туллий Цицерон весьма успешно создали идеологический миф о защите помпеянцами «римской свободы», каковую стремился уничтожить рвущийся к единовластию Гай Юлий Цезарь[106]. Катон имел самую высокую нравственную репутацию ревнителя «свободы», Цицерон мастерски владел словом и пером, а финал гражданской войны как бы подтвердил верность подобного подхода к целям сторон. Не зря Цицерон в третьей книге своего труда «Об обязанностях» утверждал, что у Цезаря всегда на устах были слова Этеокла из трагедии Еврипида «Финикиянки»:
«Коль преступить закон – то ради царства;
А в остальном его ты должен чтить»
[107].
Действительно ли Цезарь столь часто и неосторожно твердил эти как бы программные для себя строки – сие осталось на совести славного оратора и мыслителя, никогда вообще-то не упускавшего случая опорочить своего политического противника, менее всего считаясь с правдивостью своих утверждений.
На самом деле вспыхнувшая война ещё вовсе не выглядела как борьба между «республиканцами» и сторонниками «самовластия» Цезаря. Множество сторонников Цезаря отнюдь не были противниками существующего политического строя в Риме
