– Подойдите сюда, Добров, – не отрываясь от созерцания макета, подозвал меня Павел. – Как вы считаете, надо ли расширить ров?
– Смотря, для чего он будет нужен, – пожал я плечами.
– Для обороны, естественно. Широкий ров преодолеть труднее. Вы же участвовали в штурмах бастионов. Должны понимать.
– Но по широкому рву можно подойти на малых судах, – возразил я.
Павел оторвался от макета и с любопытством взглянул на меня.
– Верно! Да вы выросли! – довольно произнёс он. – Помню, в Гатчине мальчишкой были, хотя грамотным, но мальчишкой. Что скажите о расположении батарей? – Он показал на маленькие пушечки, расставленные вокруг замка.
– Вполне разумно. Но вот в этом месте, – я указал угол крепости, выходивший на слияние Фонтанки и Мойки, слепая зона. Ни одна батарея этот угол не простреливает.
– Хотите сказать, что именно здесь можно высадить десант?
– Или подкатить осадные орудия и произвести бомбардировку.
– Логично, – кивнул Павел. – Надо соорудить дополнительную куртину.
Он взял две маленькие пушечки и поставил в указанное место.
– Итак, – вдруг переменил тон император. Заложил руки за спину и принялся широкими шагами мерять расстояние от стола до камина и обратно. – Я вас внимательно слушаю.
– Позвольте дерзнуть, – начал я.
– Вы о Суворове?
– Так точно.
– И что вы намерены мне сообщить?
– Он спас армию и честь России.
– Я знаю, – мрачно ответил Павел. Резко остановился, открыл секретер, стоявший у окна, и достал лист бумаги. – Я вам доверяю, Добров. Помните Елену? Мой любимый ребёнок. Без неё мне порой тоскливо. Она так нежно относилась ко мне. С такой чуткой дочериной любовью… Вы были единственным, кого она действительно полюбила, как мужчину. Однако смешно вспоминать, каким вы были тогда мужчиной. Правда, и Елена была сущим ребёнком. Странно, почему я вдруг вспомнил о ней? Но, впрочем, не о Елене сейчас. Я вам доверяю, Добров, – еще раз повторил он, – как честному шляхтичу, как боевому офицеру. Вот, прочтите письмо. Оно от Суворова. Он просит по прибытию в Петербург повсеместно носить австрийский мундир командующего армией Римской империи.
Я прочитал письмо. Действительно, Суворов выражал просьбу о ношении австрийского мундира. И подпись стояла Александра Васильевича.
– Ну, что вы скажете? Австрия предала нас. Я разорвал с ней всякие отношения, а мой генералиссимус подаёт мне такую просьбу: щеголять в мундире врага России. Как я мог поступить? Конечно же, я отменил триумфальную встречу.
Но что-то мне подсказывало, что письмо это не настоящее. Я обратил внимание на бумагу. Уж больно она белая и чистая. Вспомнил, как Фукс доставал из специальной шкатулки листы для писем и приказов. Они у него были желтоватого оттенка и покоробленные сыростью. Этот же лист – явно не из армейской канцелярии.
– Не мог он написать этого письма. Светлейший в походе никогда не носил австрийского мундира. Австрийцев в последнее время терпеть не мог.
– Но подпись-то его? – настаивал Павел.
– Подпись его, – согласился я. – Безупречная. Только Александр Васильевич болел в последнее время. Рука правая еле двигалась. Если Суворов подписывался, то обязательно делал помарки или букву какую скривит. А здесь – твёрдая рука.
– Дайте сюда. – Павел вырвал у меня из рук письмо, подошёл ближе к канделябру с горящими свечами. Внимательно рассмотрел подпись. – Хотите сказать, письмо поддельное?
– Я только предполагаю.
