– Что ж тут не понять? – улыбнулся Ланьер. – У нас с тобой длинный путь. У большинства – короткий.
– Цели нет ни у кого, потому что ее в принципе не может быть. Вся разница – идешь ты или стоишь на месте, дрыхнешь, ходишь в офис, лижешь задницу начальству. Я постоянно чувствую неудовлетворенность. Я что-то должен делать, куда-то спешить. Мне нужна война!
– Насколько я знаю, за всю жизнь ты никого не убил. Ни человека, ни медведя, – заметил Поль.
– Неправда. Я застрелил трех куропаток. Помню, от первой моей куропатки почему-то осталась только грудка, голова да крылышки, а ножки и все остальное куда-то делось. И еще я стрелял в оленя.
– Но промазал.
– Позволил ему уйти. Но я все равно выстрелил. Когда человек стреляет, он протестует против устоявшейся жизни. Хорош только протест, он чист и лишен всякой корысти. Протест ради протеста. Путь – единственная цель. Достигнуть власти – несчастье. Об руку с властью идет корысть. Я хочу до конца остаться бескорыстным. Думаешь, меня этот особняк развратил? Ничуть. Я отдохну немного, погляжу, как Лора плещется в бассейне, и продам его. Да, продам, а деньги пущу на наше дело.
Вода, капая с потолка, выбила в полу небольшое углубление.
– Твоим детям надо где-то жить, – заметил Поль. – И им нравится на вилле.
– Им незачем привыкать жить во дворце, пусть учатся легко расставаться с богатством. Когда у тебя что-то есть – это всегда можно отнять. Нельзя отнять только мысли и чувства. Это твое – навсегда. Там в долине у ручья пасутся три коровы, – неожиданно сообщил Тутмос. – Давай украдем их, зарежем, навялим мяса на солнце.
– Зачем? – не понял Ланьер.
– Для похода.
– Не проще ли заехать в город на грузовике и купить консервы, галеты и питьевую воду. Или в магазинах уже не продают консервы?
– К черту консервы! Я хочу вяленого мяса. К тому же экологи требуют с меня полмиллиона евродоллов за то, что установили по пути нашего марша до Чичен-Ицы временные кемпинги и сортиры. Разумеется, я им ни шиша не заплачу – достаточно того, что я потерял свои жетоны на сто тысяч евродоллов, пока ездил в Мехико. Наверняка их украл какой-нибудь шустрый журналюга. А дома у меня из кладовой исчезло сто банок тушенки. Я одного не могу понять: кто мог физически упереть сто банок по килограмму весом?
– Может быть, это какой-нибудь здешний медведь? У меня в Диком миром из тайника медведь повадился банки со сгущенкой воровать. Утащит банку сгущенки, лапой ткнет в нее, когтями вспорет, и высосет сгущенку. Все банки со сладким стащил. А с тушенкой ни одной не тронул.
– Вот видишь, даже медведь не хотел жрать мясные консервы. Амиго, давай украдем коров – пасиков грабить не грех.
– На этой стороне нет пасиков.
– На этой стороне все пасики. Все до единого. Даже те, кто побывал за вратами. У меня руки чешутся их расшевелить. Украдем коров, а наутро принесем им отрубленные коровьи головы. Нет, не так, три медвежьи головы! – Команданте воодушевился.
– У тебя есть под рукой три медвежьи головы?
– В том-то и дело, что нет. Как всегда, самого нужного не хватает!
Команданте достал из-за топчана завернутый в пленку герметичный кейс. Открыл. Внутри в отлитом по форме углублении покоился новенький «Гарин». По бокам – две запасные батареи.
– Оттуда? – спросил Поль.
– Конечно.
– У меня из замка стырил?
– Угу. А ты, небось, и не заметил?
– Заметил. Но я тебя простил. Ладно, показывай игрушки.
