– Какое из них самое простое?
Я моргнул, поскольку ожидал более пугающего вопроса.
– Из страха перед болью.
Только это ему и было нужно, чтобы я почувствовал весомость сказанного.
– Закон рыб, – улыбнулся Гибсон. – Совершенно верно. Так правит твой отец, и Криспин будет править так же. Вот почему отец доверяет ему больше, чем тебе. Понимаешь? Он делает тебе комплимент, хотя сам не догадывается об этом.
Не найдя, что ответить, я с негодованием отвернулся. Все это было нехорошо. Неправильно.
– Так нельзя управлять людьми.
– Все, чего хочет твой отец, – это давить. Получить от этих рудников как можно больше, чтобы купить у Имперской канцелярии титул барона и возвысить свой род над домами других пэров.
– Но зачем? – пробормотал я, чувствуя, как усиливается в боку тупая, обдающая жаром боль. – Еще больше руды и сервов, чтобы добывать ее. Еще больше того же самого…
Голос Гибсона внезапно изменился, словно звучал теперь издалека:
– Когда-то все лорды думали так же, как твой отец, считая ресурсы лишь топливом для продвижения к цели. Они погубили и себя, и саму Землю. Бессердечие твоего отца оправдано лишь тем, что он может найти другой мир, когда этот будет истощен.
Пока он говорил, в глазах у меня потемнело, и я сумел сказать только:
– Это не оправдание.
Схоласт похлопал меня по плечу:
– В этом-то и разница между вами.
Если я и собирался ответить, то не успел. Темнота накрыла меня, высыпаясь, как песок.
В моем сне я шел в одиночестве под узкой аркой, отделяющей от кладбища мавзолей, в котором покоился прах моих предков. Сколько раз я оказывался здесь во сне, хотя наяву побывал лишь однажды? Когда хоронили мать моего отца леди Фуксию, я был еще маленьким мальчиком. Я плохо знал ее, но впервые в жизни видел покойника. Впервые встретился со смертью. Этот запах, эти воспоминания навсегда остались со мной. Они преследовали меня повсюду, и часто, став свидетелем чьей-либо смерти, я вспоминал этот приторный запах мирра, дым от свеч с ладаном, гудение капелланов и Эусебию, спускавшуюся во главе погребальной процессии по гулким ступеням нашего некрополя. В моем детском восприятии отложилось не то, что умерла моя бабушка, а скорее то, что нас посетила смерть. И поэтому каждый ее следующий визит вызывал в моей памяти ту процессию и те ступеньки, уходившие под землю.
В моем сне отец шел сразу за приором, неся в руках прах бабушки, а мы, его семья, шагали следом с погребальными урнами. В моей урне были глаза покойной, плавающие в голубой жидкости, у матери – ее сердце, у дяди Луциана, погибшего семь лет назад из-за крушения флайера, – мозг. Черный, как сама темнота, саван накрывал огромную статую бабушки, поднимающуюся от неровного пола среди сталактитов. Я слушал, как капала вода с каменного потолка, падая в лужи, гладкие, как зеркало. Когда я сорвал этот покров, под ним оказалась статуя моего отца, а вовсе не бабушки. И она была живая, на меня смотрели глаза, похожие на умирающие звезды. Я выронил урну, и она разбилась о пол пещеры.
Каменные руки статуи схватили меня и подняли в воздух. Пещера исчезла, превратившись в дым и темноту, и только красные глаза призрака моего отца никуда не делись. Я вырвался из его рук и бросился через невидимый портал, окруженный масками тридцати одного лорда Марло, тускло-белыми в бесконечном мраке. Словно ныряльщик в холодной давящей глубине, я задохнулся и потерял ориентацию. Ужас когтями вцепился в меня, и я проснулся, как мне показалось, – проснулся целым и невредимым. Гибсон все еще стоял здесь, высокий, каким никогда не был в моей памяти. Сутулая спина выпрямлена, волосы приведены почти в идеальный порядок, а взгляд острый, словно скальпель.
