Генерал Фуа, отправленный из Сантарема, совершил самый опасный, но самый удачный, какой только можно вообразить, переход в Испанию. Ему дали в сопровождение четыре сотни превосходных стрелков, отобранных из многих полков, указав в качестве наиболее надежной дороги путь через долину Зезере, проходящий к югу от Эштрелы. Генерал Луазон, с позиций которого отправлялся Фуа, направил на Абрантес сильную разведку, дабы напугать гарнизон города и помешать остановить подразделение Фуа в первый же день. Перепуганный гарнизон принял небольшое летучее войско за авангард французское армии и, запершись в стенах, оставил проход свободным. Генерал Фуа поспешил отправиться в путь и через неделю прибыл целым и невредимым в Сьюдад-Родриго.
Затем генерал прошел через Старую Кастилию, разоренную герильясами, дерзость которых возрастала с каждым днем, нашел испанцев исполненными уверенности, а французов исполненными уныния от того, что Андалусская экспедиция свелась к взятию Севильи, а Португальская – к походу до Тахо. Он сообщил всем о Португальской армии, о которой было известно лишь то, что говорили испанцы с обыкновенным для них бахвальством, приказал генералу Друо спешно выдвинуться к Коимбре и Томару и отправился в Париж, потратив около трех недель на переход с берегов Тахо к берегам Сены. Он прибыл в Париж в последних числах ноября и был незамедлительно представлен императору.
Генерал Фуа, столь известный впоследствии как оратор, соединял с великой храбростью и умом живое воображение, нередко безудержное, но блистательное, озарявшее черты его открытого, привлекательного и весьма характерного лица. Генерал очаровал Наполеона своими рассказами и был, в свою очередь, ослеплен сам, ибо впервые был допущен так близко к императору. Прибывшие с генералом известия о Португальской армии были единственными, ибо до сих пор приходилось искать их только в английских газетах. Фуа нашел Наполеона совершенно убежденным в важности решавшегося на Тахо вопроса, ибо общее положение было ему известно как никому.
Но тем не менее Наполеон всё еще был исполнен иллюзий относительно условий Испанской войны, весьма переменившихся с 1808 года, и явно заблуждался относительно того, какого огромного расхода человеческих ресурсов она требовала, с каким трудом удавалось прокормить войска на Иберийском полуострове и как непросто было разгромить англичан. Фуа нашел несправедливыми упреки в отношении Массена, ибо Наполеон предпочел рассердиться на своего знаменитого маршала за то, что тот не совершил невозможного, вместо того чтобы сердиться на себя за то, что приказал невозможное совершить. Наполеон, хоть и приказывал дать сражение, был недоволен атакой под Буссако; хоть и желал неотступного преследования англичан, был недоволен тем, что французские войска не остановились в Коимбре; и, несмотря на свою чудесную прозорливость, с трудом мог представить, что вместо 70 тысяч французов, победоносно теснящих 24 тысячи англичан, 45 тысяч голодных храбрецов чудом держались перед лицом 70-тысячной англо-португальской армии, сытно накормленной и почти неодолимой за великолепными укреплениями. Однако убедить Наполеона было трудно не потому, что требовалось просвещать его столь восхитительный ум, а потому, что невозможно было заставить его смириться с истинами, противоречившими его расчетам.
