* * *
На первом же привале к Тору приблизился мертвый шакал: зеленые бельма глазниц укоризненно взирают на убийцу, почерневший от змеиного яда язык уныло болтается из стороны в сторону. Из прорех в шкуре торчат ребра, да виднеется гниющее мясо, облепленное жирными червями.
– Ну вот, видишь, что ты наделал, – укоряет Нордрона Тор. – Ну, нет! – уже кричит он, когда шакал пытается прилечь рядом. – При всем моем сожалении я приказываю тебе уйти, – заканчивает он.
Печально взглянув на Тора, казалось, заглянув в самую душу, шакал захромал прочь; на ходу изрядная часть бока его отваливается, и волочиться следом на тонком длинном лоскуте. Вот он скрылся в траве. Некоторое время спустя, оттуда доносятся визг и хруст и утробное рычание – видать неприкаянная падаль таки благополучно упокоилась в чьем-то желудке.
Тор собирает остатки скромного обеда и продолжает путь. «Слава тем, кто играет в богов, что каждый убитый мной, прямо или косвенно, не тащиться следом, взывая к совести».
Тор сам поразился глубине цинизма, переполнявшего его больной разум. Я – несчастный лишившийся рассудка странник, а все вокруг – не более чем побочные плоды жизнедеятельности жирного червя, паразита что поселился в моем мозгу. Происходящее не имеет, не должно иметь значения, оно не настоящее. А реальность такова, что я лежу на обсосанном ложе в каком-нибудь благотворительном приюте, где заботливая служка раз в день обходит страждущих с бульоном из потрохов и смоченной в уксусе тряпкой. Так, внушая себе, он сосредотачивался на простом механическом движении, тупо переставляя ноги из ниоткуда в никуда.
СЦЕНА III: СУММАРНАЯ
И так он шел, минуя древние развалины, где на треснувшей могильной плите горько плакал старик о том, что никогда не вернется, проникшись состраданием, Тор положил конец его страданиям, мимо разрушенной часовни, где сидел в задумчивости крылатый дух, мимо города прокаженных и отравленных вод, носивших тела русалок, и сидящий на берегу утопленник ласково приветствовал, предлагая хлеб и вино, а шайка грабителей попыталась отнять то немногое, чем владел; и ведьма вознамерилась украсть его пищу и была убита, и видевший это истукан презрительно скривил каменные губы, а тощий оборванный нищий в алмазной короне, плюнув под ноги, высокомерно отвернулся. Далее, далее – мимо обнаженных красавиц с обнаженными же клинками, стоявших на страже царственных любовников из слоновой кости. Он видел лежавшего на земле человека с отрубленными руками и ногами, который славил судьбу и прекрасного юношу безутешно горевавшего, разодрав богатые одежды, коней несущих пустую колесницу и закованный в цепи скелет на троне. Он бывал в тех краях, где вурдалаки пляшут на костях мертвецов, где сидящий на скале гриф долбит клювом череп императора, к чьим стопам припадало пол мира, и раскаты хохота доносились из могилы шута!
Беременная козлоногая женщина предлагала стать отцом ребенка, покойница в венке из роз, с кожей белее мрамора, к себе в могилу звала, и как поссорились они меж собой; пожиратель трупов сулил добычу, призрак чудовищного зверя, в раздутом животе которого ворочались съеденные жертвы, ревя, прошел мимо и туман следовал за ним, толпа негодяев пинала голову праведного старца, а безумная старуха кормила грудью умершего младенца.
Безумец – говорящий: «Пойдем, и будем жить счастливо, навсегда!» – слезы на щеках, кровь на руках и венок на могиле есть подлинный удел любви. Где счастье влюбленных, держась за руки гуляющих по фруктовому саду, когда сзади на них падает тень подкрадывающейся волчицы? Это реальная жизнь, суть которой пожар. «Чем раньше поймешь, тем раньше умрешь, и меньше в аду проживешь», – кричали мрачные аскеты, бросаясь на Тора. «Наслаждайся жизнью, как она есть», – ответствовал он, воздвигнув пирамиду из их голов. «Ибо в смерти и подавно нет успокоения».
