Однако, стоит упомянуть и об изысканиях местного краеведа-любителя Юрия Карасикова, ради своего хобби оставившего работу врача-патологоанатома и с головой ушедшего в местные архивы, словно рыба в придонную тину. Он, подняв из забытых слоёв документального гумуса деловую переписку местных купцов, доказал, что прозвание «Хмельной» или, иначе, «Пьяный перекрёсток» было употребляемо в Зарецке ещё в конце 18 века, хотя ни одной корчмы поблизости не было. Всё дело в том, что из-за рельефа местности Большая Грушевая и Стародубовская выходили на перекрёсток на разных уровнях, а высота тротуаров над уровнем Летки на той же Стародубовской отличалась более чем на метр, поскольку улица шла вдоль склона. Добавьте к этому неумелое благоустройство и волнистую дорожную поверхность и получите картину, когда прохожий, попадая на пересечение этих улиц, не мог понять, где верх, а где низ, отчего и возникало у него неотвязное ощущение уходящей из-под ног земли, что типично для хмельного состояния.
Если пойти вниз по Стародубовской улице, у самого парка можно с осторожностью полюбоваться массивным двухэтажным краснокирпичным строением со стрельчатыми окнами. Это особняк купца Комиссарова, здание, имеющее дурную славу. Пока сам Егор Демьянович Комиссаров, владелец сидроварни, двух трактиров и популярного, но глубоко подпольного карточного клуба, был жив, всё обставлялось довольно тихо, как мануфактура, так и картёжные бои. Весьма передовой по тем временам человек, Егор Демьянович учил половых и крупье вежливому обращению, механизировал сидровое производство, следил за промышленными новинками. Технику использовали и для увеселений тоже. В подвале дома Комиссарова, говаривали, была даже механическая русалка, которая работала от пружинного завода, двигала руками, хвостом и открывала рот, из которого лились нежные звуки, стоны и бульканье. Но после смерти купца единственный сын его следил за производством плохо, понизил зарплаты рабочих, вызывая их недовольство, завёл себе гарем под видом женского хора и стал проматывать состояние отца в картёжных баталиях и попойках. Он прокутил бы наследство вконец, если бы не революция. Новая власть конфисковала дом со всеми механизмами, отдав его чекистам, заведшим там свои порядки. Судьба механической русалки до сих пор не известна.
Красный дом Комиссарова перешёл по прихоти истории комиссарам революционным, которые надолго обосновались в этих стенах. Страх перед новой опричниной был в народе так велик, что даже в шестидесятые годы, когда массовые аресты и расстрелы остались в прошлом, одинокие ночные прохожие слышали плач, стоны и холодящие душу вопли из его глубоких и обширных подвалов. То ли там продолжались заведённые ещё молодым купцом оргии, то ли эхо от криков невольников, замученных меднолицыми чекистами, никак не могло успокоиться, запертое в багровых стенах. Но самой ходовой версией стала та, что приписывала все эти звуки той самой жестяной русалке, замурованной в потайной комнате и еженощно вращающей хвостом и сучащей руками в жуткой темноте. Так или иначе, но призраки в особняке, принадлежащем ныне страховой кампании, по мнению народа, водились до сей поры…
Но проследуем же дальше. Быстро минуем широкую, мощёную булыжником ещё при последнем царе Большую Садовую улицу. Одним своим концом она уходит к Монастырской горке и стоящему на её вершине Предтеченскому монастырю, а другим – спускается к оврагу, за которым находится маленькая слобода в две улочки. Вот туда-то мы с вами и направимся, поскольку здесь начинается наша история.
