Временами Томас Дабкин округлял рот, а временами хмурил брови, но слушал очень внимательно. Я рассказала все, вздохнула и сложила крест-накрест руки на груди. И пока он ничего не ответил, спросила:
– А кто такие гарпии и зачем им Петер? – Слово «гарпии» вроде бы звучит вполне безобидно, не то что «маньяк с топором», но я поежилась, произнося его.
– Обитательницы самых глубоких пещер. Как говорится, древние, как мир. Но такие древние они потому, что им удается время от времени поймать…
Я ужаснулась:
– Ты хочешь сказать, дети-полубоги им нужны, чтобы…
Он кивнул:
– Съесть их. И дети-боги в основном. Потому что полубоги встречаются реже. Все эти дети питаются амброзией. Так гарпии получают свою долю бессмертия.
– Почему никто не сказал мне, что это так опасно! Я бы и носа из дома не высунула!
– Вообще-то, считается, что если в инструкции, которую тебе оставляет родитель, что-то запрещено, то этого достаточно. И дополнительные увещевания и призывы к ответственности являются излишними. Ты же подписала контракт – помнишь, что там по этому поводу написано?
– Да. То есть сейчас уже подзабылось как-то.
– Ты же недавно работаешь? – недоверчиво спросил Томас.
– Второй месяц.
Эти контракты с работодателями или с телефонной компанией, например, всегда такие длинные, на несколько страниц, и написаны мелким шрифтом, и пункты в них всю дорогу какие-то дурацкие, вроде: «Компания обязуется предоставлять Клиенту услуги связи…», как будто я и так не знаю, зачем в мою квартиру проведен телефон! Короче, вы поняли: такие бумажки я обычно не читаю. Ну, разве что, бывает, развеселит фамилия лица, чья подпись там стоит. Однажды я увидела спокойно так себе напечатанное и расписанное «Чингачгук», не смогла удержаться от дикого хохота, и пришлось потом объяснять, что так мой организм реагирует на острый перец в хот-доге, который я купила у входа в банк.
– А ты знаешь, что там пишут? – спросила я Томаса.
– Я помогал их составлять. Я учился на юридическом в Принстоне.
– Да? – тут уже мои брови потянулись вверх. – Учился? Значит, бросил такой колледж?
– Да, – ответил он. – Год назад меня завербовала Корпорация. Принстон – их университет. Они уже две сотни лет отбирают себе там сотрудников. Из лучших.
Все же он зазнайка немного. Хотя я бы тоже на его месте зазнавалась.
– А твоя мама знает?
– Нет пока, – нахмурился он.
Видимо, его это удручало. А кого нет? Я вот тоже от своих все скрываю. Они думают, я подрабатываю няней: обычной, разумеется, – зарабатываю деньги, чтобы пробиться на Бродвей, и беру уроки танцев и пения. (За этим мы и рванули с Кэтрин в Нью-Йорк полгода назад.) На семейных вечеринках нам приходилось исполнять номер из «Кошек». Мы завывали «Мэкавети, Мэкавети» от всей души – так, что мои верили, а соседи пугались, что поблизости завелись дичайшие койоты.
Так что там Томас хотел сказать о контрактах?
– И что говорится о нарушении родительских инструкций? – спросила я.
– Неважно, – пробубнил он и встал, как будто чтобы размять ноги.
– Нет, важно.
– Да нет. Зря я поднял эту тему. Это не имеет значения.
– Эй, – я тоже встала. – Чего ты там темнишь?
Он обернулся, руки в карманах.
– В некоторых случаях… увольнение.
– Ничего себе! Как жестко! И ты это сост…
– А в некоторых – смертная казнь, – договорил он.
Я так и села. Меня могут казнить? Ну, там уж, наверное, я должна такое натворить! Так что ко мне это никакого отношения никогда иметь не будет. Спросила спокойно:
